Его женщина

22
18
20
22
24
26
28
30

Она усмехнулась:

– А речь человеческую захотелось услышать! Нормальную, интеллигентную, московскую речь. Я все про тебя понимала – кутишь широко, но на последние. Выпендриваешься, пускаешь пыль в глаза. Мне было смешно и немножко грустно. И ты был смешной такой и милый чудак в заштопанных брюках. Я не ненавижу мужчин, нет. Скорее – презираю. Вот ведь – я совсем молодая, а не думаю о том, о чем думают мои ровесницы – свидания, поцелуи, букетики. Любовь.

Я думаю о том, чтобы мне хватило на то и на это. Ну и еще кое о чем – стыдно сказать, невозможно. Чтобы попался старый, немощный, слабый. Чтобы раз – и готово. Это и есть моя мечта. А молодой – не дай бог.

Знаю – тебе сейчас, после этих слов, станет невыносимо мерзко. Ты станешь меня ненавидеть. Прогонишь. И правильно сделаешь! Только не предлагай мне ничего, слышишь? Все равно ничего не изменится. Потому что я не хочу. Не хочу, и у меня не получится.

И она опять уходила. На день, на два. На неделю. А я снова ждал.

Возвращалась Алиса молча и на меня не смотрела. Да и я ни о чем не спрашивал – наливал ей чай, жарил картошку. Она ложилась на мою кровать, а я на скрипучую раскладушку. Она спала, и я слышал ее дыхание – сначала неровное, беспокойное, потом оно выравнивалось.

Во сне она вскрикивала, коротко, как ночная птица.

Мы редко занимались любовью, и это было какое-то странное действие – словно мы утешали друг друга. Только о любви я больше не говорил. Почему-то не мог.

И еще я не мог видеть ее муки. Однажды не выдержал и спросил:

– Тебе не кажется, что больше так невозможно? Надо что-то решать?

Она внимательно посмотрела на меня.

– Решать? А что мы можем решать? Вот ты, например! Ну давай, предлагай! Возьмешь меня замуж? Спасибо, не надо. Возьмешь на содержание? А на что? Сам еле сводишь концы с концами. Не продолжать? Ничего нельзя изменить, Максим! Ни-че-го! Все просто и очень банально: я проститутка, ты – нищий писака. Ни квартиры нормальной, ни денег. Перспектив – тоже ноль. И мать с братом я не брошу: лекарства, санатории, на все нужны деньги. Брат сегодня здоров, а завтра сорвался. Опять больница. Что, мне идти мыть подъезды? Да хоть бы и так, все равно ни на что не хватит. Вот и получается, что выхода нет, понимаешь? Совсем нет выхода. И не надо ничего придумывать. Все это сопли и глупости – спасти заблудшую душу. Ничего не изменится и никого не спасешь. Человек сам выбирает свою судьбу. Я могу потащить только вниз, за собой. Поверь мне – я женщина и все вижу лучше. И потом – какая из меня жена, Максим? Не смеши.

Я по-прежнему сходил с ума. Нет, не может так быть, чтобы не было выхода! Всегда есть выход, всегда! Вот, например, мы все бросим и уедем в деревню. За копейки купим старенький дом, разведем огород, кур, корову и будем жить натуральным хозяйством. А по ночам я стану писать.

Конечно, ее мать и брата мы заберем с собой, она их не оставит. Там, на воздухе, всем станет лучше. Да-да, это прекрасный и вполне возможный вариант! Лучше и не придумать.

Я воодушевился, рисуя себе эти пасторальные картинки – опушка леса, березки, осинки, теплое солнышко и крынка парного молока.

Алиса сразу остановила меня:

– Какая деревня, господи? А врачи? А удобства, наконец? Ты вообще понимаешь, что такое уход за больными? Корова, хозяйство… Ты идиот! Максим! Посмотри на свои руки! Нет, ты посмотри! Ты и хозяйство – смешно!

И я тут же сник, понимая, что она права.

Неужели и вправду все так безысходно? Никакого решения нет? Это убивало меня.

Будущего у нас с ней не было. А любовь? Была? Я не знаю. Знаю только острое чувство жалости, безысходности, тупика. И еще – страсть. Страсть, сжирающая меня.