Парадокс Атласа

– Погоди, – сказал он и нахмурился, просматривая доклад. – Где ты это взяла?

Париса пожала плечами.

Тристан прочитал страницу до конца.

Моргнул. Перечитал снова.

– Нет. Как это возможно?

– Ты все понял в точности, как и я. – С этими словами Париса встала и легкой походкой, как ни в чем не бывало, направилась к выходу. Как будто не находила ничего важного.

– Париса! – Тристан вскочил на ноги и схватил ее за локоть. – Ты же не думаешь…

– Послушай. Я знаю вот что… – Она высокомерно и с раздраженным видом высвободилась. – Придя сюда, мы все переменились. А некоторые, – равнодушно окинула она его рукой, – больше прочих.

– Вот это было обидно, – ответил Тристан. Что она имеет в виду, он не знал, но примерно догадывался.

– Она нравится тебе из-за своей невинности, Тристан. Из-за моральных принципов. Потому что она хорошая. Она воплощает для тебя то, с чем мы все распрощались, переступив порог этого дома и сделав выбор. – Выражение ее лица было чопорным и суровым, а взгляд – укоризненным. – Но и она свой выбор сделала, Тристан. Даже зная о последствиях.

Немного помолчав, Париса легонько, почти нежно коснулась его виска.

– Не ищи в Либби Роудс доброты, Тристан, – предупредила она, словно готовя к разочарованию. – Она – само пламя.

Тристану не терпелось вновь увидеть Либби, чтобы потом наверняка сказать, что Париса ошиблась, и пусть Либби – не его воплощение доброты, она безусловно, вне всяких сомнений, добра, и именно этого ему не хватало.

После того дня он жил, словно погруженный в паралич безделья, неуверенный, хочет ли верить в правоту Парисы или в свою. Доказать, что Либби, которую он когда-то знал, и та, которой она потом стала, – это лишь две грани одной фундаментальной истины: ее не совратить. Она, в отличие от него, не могла ошибаться.

Но если так, то прав Каллум: это худший из возможных исходов.

Ведь Тристан предпочел бы любую Либби, какой бы та ни стала, перспективе остаться вовсе без Либби.

Тристан моргнул, прогоняя воспоминание, и посмотрел ей в лицо. Оно было одновременно и знакомым, и чужим, зато настоящим, а не вымученным плодом воображения.

– В мае тысяча девятьсот девяностого года, – сказал Тристан, – в Неваде прогремит взрыв. В пустыне, между Рино и Лас-Вегасом, на участке, принадлежащем корпорации «Уэссекс». – Он говорил медленно, тщательно подбирая слова. – Никто не пострадает. Никто не… погибнет. Однако мощность взрыва… будет значительна. – Он покашлял, решив умолчать об остальных деталях, которые узнал из доклада. О радиоактивном заражении, лучевой болезни, врожденных уродствах, онкологии. Жертв будет много, но в самом огненном аду никто не умрет. О печальных последствиях говорить не стоило. – Атомное, ядерное оружие использует реакцию распада для высвобождения необходимой взрыву энергии, – продолжал Тристан, повторяя то, что уже говорил прежде. – Но конкретно этот взрыв… – Тут, наверное, надо было тяжело вздохнуть. Выразить сожаление.

Вместо этого он сказал:

– Будет магическим. Это самое совершенное термоядерное оружие, подобное которому создать больше никому не удалось. Нужен не термоядерный синтез, а источник энергии с достаточным зажигательным потенциалом. По твоим же подсчетам, этого хватит для прохода во времени. А значит, – сказал он, ставя жирную, нестираемую точку, – и для твоего возвращения.