– Не могу понять, пошло бы мне на пользу, – перебил Тристан, – если бы я умел пропустить через себя чувства отца?
Каллум не ответил.
– С одной стороны, я, наверное, упускал некую подоплеку? Причину? А так видел бы триггеры, что его злило, и обезвреживал их, пока не сработали. А может, это было бы жутко скучно. Следить за каждым своим шагом, продумывать последствия. Чего доброго, решил бы остаться, проследить, что в мое отсутствие ничего дурного не произойдет.
Каллум лениво поскреб отслаивающуюся краску на стене у туалетного столика.
– Это метафора?
– Я пытался быть эмпатичным, вообще-то. Хотел понять, почему для тебя все было так сложно.
– Оборжаться, – сухо произнес Каллум, – и, для справки, у меня ситуация другая.
– Вот как?
– Конечно. Я оставался там, где был, не только потому, что пришлось.
– О Каллум, – многострадально вздохнул Тристан. – Видишь, как это плохо? Желать остаться с кем-то, кто явно тебя не любит.
– Ой, – сказал Каллум. Он ощутил небольшой укол, словно бы его сердце или даже все его чувство значимости целиком оказалось на кончике булавки.
– Ты сейчас не этим занят, – сказал Тристан.
– Да, знаю. Я говорю со своей жертвой либо же с моим убийцей, тут уж кто кого.
– Это трудно, – сказал Тристан. – Нет ничего тяжелее, чем любить того, кто не может любить тебя в ответ. Это такой облом, Каллум, но никто тебя не винит. – Тишина. – Тебя винят во всем остальном, притом совершенно заслуженно.
Каллум насмешливо фыркнул.
– С Роудс ты стал отвратительно дзэнским.
– Нет, это все виски. А с Роудс просто невероятно душно.
Каллум моргнул.
– А вот это…
– Не слишком-то радуйся. Я ведь не сказал, что ничего к ней не чувствую, а я чувствую, но в том-то и беда. Это… – Он помолчал. – Столько всего навалилось, столько всякого дерьма, которым она не желает делиться со мной, но все равно делится. И вот поэтому, – добавил он, – я могу наконец выразить словами, как меня бесило, что ты пытался снять с моих плеч всякий груз, но при этом не спрашивал, какого хера мне вообще от тебя надо.