— Забирайте его!
Меня вытащили из чулана два дюжих мужика в форме и потащили из дома, больно заломив руки.
Следом бежала Нюра и плача, просила:
— Геночка! Повинись! Скажи, что на тебя затмение нашло! Тогда тебя просто посадят!
Гришка и Зёзик, которые были во дворе (явно меня ждали), сказали:
— Держись, брат!
— Вот ты начудил, Генка! Вроде и не пьяный был.
А Жорж просто кивнул и ничего не сказал. Но всё равно на душе стало как-то теплее. Насколько может стать теплее в такой вот ситуации.
Остальные или осыпали меня угрозами и проклятиями, как Клара и Шарлотта, либо просто моча злорадствовали, как Люся и Семён. По поведению Гудкова понять его настрой и отношение я не смог.
В общем, каждый продемонстрировал своё настоящее отношение ко мне.
И вот я оказался в каталажке. К моему облегчению это было одиночное помещение, иначе даже не знаю, как в таком состоянии я бы отбивался от матёрых урок.
Кряхтя и постанывая, я поднялся с холодного пола и полез на нары.
В помещении воняло застарелой мочой и человеческой болью. На сырых стенах со вздувшейся штукатуркой обильно произрастала плесень. Было холодно и сыро. Я поёжился. Хоть Епифан занял моё тело и полностью поработил меня, но холод, голод и боль я чувствовал сполна.
Мда. Вот теперь я уж точно попал.
Неожиданно накатилось полное равнодушие. Мне стало как бы всё равно, что со мной дальше будет. Единственно, было слегка стыдновато перед чудным дедком, похожим на Николая-чудотворца. Ведь свою часть договора я так и не выполнил.
— Генка! — минут через десять опять не выдержал Епифан, — что будем делать?
— Что хочешь, то и делай, — отрезал я, — когда ты все эти шашни с Мефодием затевал, ты со мной не советовался. И когда, словно вор, украл моё тело — тоже. То с чего ты взял, что я буду тебе помогать?
— Я не верю тебе, — медленно произнёс Епифан, — ты молодой, ты жить хочешь. Все молодые хотят жить.
— Жить хочу, — не стал отрицать очевидное я, — но такую жизнь и врагу не пожелаешь. В лучшем случае меня сошлют в заполярные лагеря. А там выживает один из тысячи. Уж лучше пусть расстреляют, чем такая жизнь.
Епифан, очевидно, проникся и затих.