— На кого? — удивилась та.
— На Изабеллу.
— Ещё насмотритесь, — отмахнулась она равнодушно.
— Но всё же я бы хотела её увидеть, — строго сказала я и под обложку журнала, который одиноко лежал на столе заведующей, легли сто долларов.
— Я думаю, что это вполне возможно, — внимательно проследила за траекторией купюры Зоя Григорьевна и подчеркнула. — Наверное…
Я добавила ещё пятьдесят.
— Да, вполне возможно, — широко улыбнулась заведующая и быстренько нажала на кнопку коммутатора:
— Альбина Климовна, зайдите ко мне! — велела она строгим голосом.
Буквально через пару минут в кабинет вошла пожилая женщина с морщинистым лицом. Длинное национальное платье женщины терялось под вязанной крючком шерстяной шалью, которой она накрыла плечи.
— Альбина Климовна, проводите Любовь Васильевну к Изабелле Рочевой.
— Но Зоя Григорьевна… — многозначительным голосом начала женщина, но заведующая её прервала:
— Альбина Климовна, вы меня слышали!
Альбина Климовна тяжко вздохнула, и в этом вздохе выражался весь её протест. И, переваливаясь, повела меня из кабинета. Она сильно хромала на одну ногу, так что шли мы долго по узким коридорам, пропахшим убежавшим молоком, хлоркой и детской мочой. Так что я вполне успела налюбоваться стенами, украшенными корявыми детскими рисунками на тему «Мой мир», «Моя страна», «Наше счастливое детство».
— Вот! — неодобрительно сказала Альбина Климовна и распахнула передо мной дверь. — У вас пятнадцать минут.
Она остановилась в дверях и буравила меня глазками.
— Альбина Климовна, — тихо сказала я, — вы не беспокойтесь. Я же всё равно её возьму. Так что ничего плохого я ей не сделаю.
Женщина нахмурилась, немного подумала, затем кивнула и ушла по своим делам.
А я шагнула в комнату и замерла в нерешительности — на кровати со сбитым одеялом полулежала-полусидела очень худенькая, до синевы, девочка лет четырёх-пяти и рисовала. При виде меня она удивлённо распахнула огромные черные глаза:
— Ты моя мама? — просто спросила она.
— Да, — ответила я и заплакала.