Перед падением

Он идет в кухню, раздумывая, не сделать ли кофе, но потом отказывается от этого намерения, боясь сбить режим и превратиться в человека, перепутавшего день с ночью и пьющего за завтраком бурбон. Чувствуя жжение в глазах, Скотт бредет в гостиную и выдвигает по очереди все ящики комода. В ванной комнате он обнаруживает шесть футляров с губной помадой, на кухне черный фломастер и две маркера, желтый и розовый, в холодильнике — подвявшую свеклу. Вынув несколько корнеплодов из овощного ящика, он наливает воду в кастрюлю и ставит ее на плиту, чтобы вскипятить.

В это самое время о нем на все лады говорят в теленовостях. Скотту не нужно включать телевизор, чтобы убедиться в этом — он и так знает наверняка. Ничего не поделаешь, он попал в эту молотилку, и теперь ему еще долго будут перемывать косточки. Скотт снова идет в гостиную, разумеется, тоже белую, слыша, как поскрипывают у него под ногами белые, чисто вымытые половицы. Камином явно недавно пользовались, и Скотт, присев на корточки, ощупью находит в топке кусок угля. Он извлекает его с такой осторожностью, словно это алмаз, а не кусочек сгоревшей древесины. На противоположной от камина стене укреплено огромное, от пола до потолка, зеркало. Выпрямившись, Скотт видит в нем свое отражение. Разумеется, это всего лишь совпадение, но на нем белые трусы и футболка. Белый человек с бледным лицом, в белом нижнем белье, в комнате с белыми стенами и полом… Скотт вдруг кажется себе призраком. «Интересно, что более вероятно, — подумал он, — то, что я, оказавшись в океане, проплыл много миль с поврежденным плечом и ребенком на спине, или то, что я утонул в соленых волнах, как моя сестра много лет назад с полными ужаса глазами и судорожно раскрытым ртом исчезла в глубине черных вод озера Мичиган?»

Держа в руке кусок угля, Скотт обходит гостевые апартаменты, зажигая лампы и светильники во всех помещениях. С улицы доносится скрип тормозов подъехавшего к дому мусоровоза, челюсти которого, жужжа и лязгая, начинают пожирать вещи, которые больше никому не понадобятся. Через пару минут квартира залита ярким электрическим светом, и Скотт еще раз медленно обходит ее, впитывая глазами вездесущую, нестерпимую белизну. У него начинает кружиться голова от ощущения, что он попал внутрь белоснежного герметичного кокона.

Все предметы любого другого цвета, кроме белого, лежат на низком кофейном столике в гостиной, за исключением куска угля, который Скотт продолжает держать в руке. Он перекладывает его из левой руки в правую и смотрит на свою испачканную ладонь. Затем с чувством невероятного облегчения прикладывает ее к груди и проводит сверху вниз по белой ткани футболки, оставляя на ней черный след.

«Я жив», — думает Скотт.

Затем он принимается пятнать черным белые стены.

Час спустя он слышит стук в дверь апартаментов, а затем звук поворачивающегося в замочной скважине ключа. Входит Лейла, все еще одетая по-вечернему — в коротком платье и туфлях на высоком каблуке. Она находит Скотта в гостиной. Он занят тем, что раз за разом швыряет в стену свеклу, оставляющую на белой поверхности бордово-лиловые пятна. Его футболка и шорты безнадежно испорчены, но, с точки зрения Скотта-художника, стали гораздо лучше прежнего. Они все в черных и красных разводах. Словно не замечая присутствия Лейлы, Скотт медленно подходит к стене и приседает на корточки. Его ухо улавливает шорох и шаги за спиной, затем Скотт слышит, как Лейла изумленно ахает.

Он, однако, не обращает внимания на эти звуки, потому что главное для него сейчас — его мысли и чувства, воспоминания, бродящие в сознании. Желание выразить все это было настолько нестерпимым, что его, пожалуй, можно сравнить с сильнейшим позывом к мочеиспусканию, которое человек испытывает после долгого путешествия в машине по городским пробкам, торопливого преодоления последних десятков метров от стоянки до двери квартиры, возни с ключами, торопливого расстегивания молнии на брюках. Да, пожалуй, наслаждение, которое в эти моменты испытывает Скотт, можно сравнить с ощущением удовлетворения острой физиологической нужды.

Теперь пространство вокруг Скотта наполнено цветом. С каждым новым штрихом общий замысел картины проступает в его сознании все яснее.

Позади Скотта стоит Лейла, раскрыв рот от изумления. В эту минуту она не в состоянии внятно сказать, какие чувства испытывает. Ей случайно довелось стать свидетелем процесса творчества, причем совершенно неожиданно и для себя, и для художника. Апартаменты, которые являются ее собственностью и интерьер которых она оформляла в соответствии со своими вкусами, превратились в нечто совсем иное. Наклонившись, Лейла расстегивает ремешки на туфлях, снимает их и, держа в руках, подходит к белому дивану, испещренному разноцветными пятнами.

— Я возвращалась с вечеринки, ее устраивал где-то на окраине какой-то тип — из тех, которых невозможно запомнить. И увидела свет. Он горел сразу во всех окнах.

Лейла садится на диван, поджав под себя одну ногу. Скотт проводит рукой по волосам. Кожа на его голове сейчас имеет цвет вареного лобстера. Затем он подходит к кофейному столику и берет помаду.

— Представьте, пятидесятилетний мужчина заявил мне, что хочет понюхать мои трусики, — говорит Лейла. — Нет, не так, погодите. Он хотел, чтобы я сняла трусики и положила их ему в карман. Видите ли, потом, вернувшись домой, он дождется, когда его жена заснет, пойдет в ванную, станет нюхать их и мастурбировать, а потом кончит в раковину.

Встав с дивана, Лейла подходит к бару и наливает себе чего-то в стакан. Скотт, который, похоже, в эту минуту никого и ничего не замечает, открывает футляр с помадой, рисует на стене линию, затем закрывает — оттенок его не устраивает.

— Представьте, как он выпучил глаза, когда я сказала, что трусиков на мне нет, — продолжает Лейла, отхлебывая из стакана и наблюдая за тем, как Скотт пробует помаду оттенка «летний алый». — Вы когда-нибудь задумывались о том, как все было раньше?

— Когда раньше? — спрашивает Скотт, не оборачиваясь.

Лейла ложится на диван.

— Иногда меня беспокоит то, что люди разговаривают со мной, потому что я богата или потому что хотят меня трахнуть.

— Иногда, — говорит Скотт, — люди вполне могут просто пытаться угадать, что вы закажете, аперитив или коктейль.

— Я имею в виду не тех, кто разговаривает со мной по служебной необходимости, а другую ситуацию. Представьте себе вечеринку или деловую встречу. Мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь думал обо мне так: «Вот человек, который может привнести кое-что полезное в общую дискуссию, высказав свое мнение».