— Где? Здесь, на улице? — уточняет Скотт.
— В доме мисс Мюллер. Она что, ваша хорошая знакомая? Или, может быть, даже больше, чем знакомая?
Скотт несколько секунд размышляет над заданным вопросом и понимает, что не вполне точно понимает его смысл.
— По этому поводу мне надо немного подумать, — говорит он. — Трудно сказать, можно ли нас назвать друзьями. Мы познакомились совсем недавно. И потом, нужно учитывать и ее мнение. Мне трудно предположить, что она думает на этот счет.
Ванесса хмурится.
— Расскажите нам про авиакатастрофу, — говорит она. — Как это было?
— В каком смысле?
— Расскажите, как вы оказались один в бушующем океане, как услышали крики мальчика.
Скотт снова погружается в размышления. Поскольку он молчит, вопросы продолжают сыпаться на него как из рога изобилия.
— Скотт, — кричит в микрофон какая-то брюнетка, — почему произошла катастрофа? Что случилось?
На улице появляется молодая пара. Не желая оказаться в центре всеобщего внимания, парень и девушка пересекают проезжую часть и проходят по противоположному тротуару, при этом внимательно наблюдая за толкотней у входа в трехэтажный белый особняк. Происходящее со Скоттом вполне можно назвать несчастным случаем, поэтому нет ничего удивительного в том, что на него глазеют зеваки.
— Полагаю, самым правильным с моей стороны будет сказать, что я толком не успел ничего понять, — отвечает Скотт Ванессе, проигнорировав вопрос, заданный ему темноволосой девицей. — Мне не с чем сравнить мои ощущения. Конечно, меня поразил океан — его бескрайность, его невероятная мощь. Стояла полная темнота, луны на небе не было видно. Я пытался определить, в какой стороне находится север. Знаете, когда речь идет о выживании, трудно рассказать, как все было. Хотя, возможно, только эта история и заслуживает внимания.
— Вы разговаривали с мальчиком? — выкрикивает кто-то из задних рядов. — Он был напуган?
Скотт и на этот раз отвечает с задержкой.
— Знаете, для меня это тоже вопрос, — говорит он. — Трудно сказать, как реагирует на подобные вещи мозг четырехлетнего ребенка. Я могу описать свои ощущения. Главным из них было отчетливое понимание того, что я — жалкая песчинка в ночном океане, во враждебной стихии. Но по поводу мальчика мне судить трудно. Хотя страх — древнее, животное чувство, которое присуще человеку на генетическом уровне. И все же в четырехлетнем возрасте…
Скотт умолкает, чувствуя, что журналисты ждут от него чего-то другого. Он понимает, что ему все же следует по возможности удовлетворить их любопытство, чтобы избежать неверных толкований его слов в дальнейшем. «Что вы чувствовали? Как это было? Почему произошла авиакатастрофа? Каково это — плыть в полной темноте неизвестно куда?» Отвечая на каждый из этих вопросов, можно написать целую книгу. Можно годами размышлять над ответами, стараясь найти правильные слова, и добиться максимальной объективности.
— Скажите, а у вас есть дети? — спрашивает Скотт, обращаясь к Ванессе, которой на вид лет двадцать шесть, не больше.
— Нет.
Скотт поворачивается к ее оператору, мужчине лет сорока.
— А у вас?