Она

Анна забегает ко мне перед закрытием и, быстро оглядевшись, оценивает проделанную работу, которая ждет и ее в самом скором времени.

– Я только что говорила с Венсаном, – продолжает она. – Я поклялась, что ничего не скажу. Но ты в курсе его долгов?

Я сижу, поэтому мне остается только стиснуть подлокотники и наклониться вперед.

– О чем ты, Анна? Какие долги?

Она не знает в точности, он не хочет ей говорить, темнит. Она дает ему деньги. Это не имеет значения, что она дает ему деньги, она его крестная и рада ему услужить, говорит она мне, пока лифт спускает нас с тридцатого этажа.

– Для меня это полная неожиданность, – говорю я.

Ему всего двадцать четыре года. Я помыслить не могла, что в двадцать четыре года можно залезть в долги. Он вдруг кажется мне намного старше, чем есть, как будто его поразил недуг, которым не болеют до тридцати, разве только очень не повезет. Как он ухитрился наделать долгов – слово звучит в моих ушах как название постыдной болезни, – наркотики, женщины, карты? Анна уговаривает меня не тревожиться сверх меры, но сохранять бдительность.

– Отлично, – говорю я, – но объясни мне, как ты, собственно, себе это мыслишь? Притом что он не живет со мной и посылает меня подальше при любой возможности. Что ты подразумеваешь под бдительностью? Скажи мне, что я, по-твоему, могу сделать. Просвети меня. Тебе он говорит больше, чем мне, Анна. Я последний человек, кому он доверится, ты это прекрасно знаешь. Я, его мать, выставила за дверь его отца, хуже меня нет на свете.

Мы идем несколько минут молча в колючем воздухе, держась под руки, потом входим в бар и заказываем дайкири.

– Я хочу вернуть тебе эти деньги, – говорю я.

Она отказывается. Не просто по доброте душевной, а чтобы сохранить эти привилегированные отношения, которые она установила между ними с самого начала – я позволила ей два-три раза дать ему грудь, когда мы еще были в больнице, и они по этому поводу завязали между собой особую таинственную связь, которая испытывается на прочность еще и сегодня, связь напрямую, необязательно через меня. Я так и вижу ее, утирающую слезу, чтобы она не упала на Венсана, который бесстыдно ее сосал, а я была тогда еще молода, и эта картина меня умиляла, я была счастлива, что мы с сыном можем облегчить ее страдания, и я, конечно, сделала бы это снова, если бы потребовалось, но меня немного раздражает, что она все узнает раньше меня, что она знает о том, что происходит в этой семье, прежде чем меня об этом информируют, и улаживает часть проблем вместо меня.

– Я считаю его своим сыном, – говорит она.

– Ты это знаешь. Я его выручила, вот и все, это наши с ним дела.

– Ты его духовная мать. А не его банк.

Она встает и идет взять еще два дайкири. Небо усыпано звездами.

– Есть еще другой вариант, – говорит она, вернувшись.

– Я хочу поговорить о Жози.

Она устремляет свои глаза в мои, пронзает меня блестящим взглядом. Когда она заводит речь о Жози, надо понимать, что Жози может быть корнем проблем Венсана.

– Я выручила его в первый раз вскоре после их встречи. Не уверена, что это совпадение. Вот к чему я веду.

Держа в руках соломинку, я пью свой коктейль, не сводя с нее глаз. Потом нарочно громко булькаю, втягивая остатки из пустого стакана.