Она

Мы привыкли получать суровый отпор по каждому сценарию, который отвергаем, иногда даже доходит до оскорблений и откровенной похабщины, так что мы умеем разруливать такие ситуации. Мы изворачиваемся. Мать, кажется, тоже немного перебрала, щеки у нее цвета спелых абрикосов.

– Ришар, – говорит она, – ну что вы вечно дуетесь, ей-богу?

– Я сдуваюсь, Ирен. Она повисает на его руке и правильно делает. Кто-то открыл коробку шоколада, она переходит из рук в руки. Элен садится и закидывает ногу на ногу, что само по себе маленький фестиваль.

– Не будь таким негативным, – просит она. – Это раздражает.

– Я не негативный, Элен. Я здравомыслящий. Ни шагу за рамки ступить уже невозможно.

Анна, наклонившись к моему уху, спрашивает, в чем, собственно, сценарий Ришара выходит за рамки, а тот, продолжая свои мрачные разглагольствования, выставляет себя апостолом непохожести, оригинальности, самобытности, коей он служит прекрасным примером.

– Знаешь, – отвечаю я, – Ришар прежде всего теоретик.

Снег почти перестал – редкие хлопья кружат в воздухе, не падая на землю. Ральф звонит по телефону. Жози убирает свое вымя. Робер печально смотрит перед собой. Венсан и Патрик расположились в креслах. Проходя мимо них на кухню, я слышу, как Венсан заявляет: «Мы – народ, мы созданы для того, чтобы нас имели».

Дни короче, температура ниже, зима часто вызывает у некоторых всплеск недовольства всем на свете и бессильной злости – особенно если служить в этих сетях быстрого питания, да, похоже на то. Я включаю чайник. Каждый раз, когда я готова его пожалеть, на память приходит, какую жизнь судьба послала мне в его годы, и я удерживаюсь. К нам с матерью относились не как к зачумленным, нет, к нам относились как к грязным зачумленным – взрослые проклинали нас, дети таскали за волосы, заплаканные родители швыряли в нас всем, что попадалось под руку, как тот мужчина в мясной лавке, который заплатил за бифштекс и бросил его мне в лицо.

– О чем ты думаешь? – спрашивает меня мать.

Я оборачиваюсь.

– О, ни о чем особенном, – отвечаю я. Она стоит как вкопанная. Опустив голову, покачивается – от этого почти жутко. Потом поднимает голову.

– Ты хоть понимаешь, как обидела меня?

– Да, прекрасно понимаю. Но это, знаешь, семечки. То ли еще будет.

Она досадливо фыркает и оседает на стул, обхватив голову руками.

– Он в тюрьме уже тридцать лет! Чем это может ему помешать?

– Это помешает мне. У меня нет отца, как я могу иметь отчима?

– Я так и должна дрожать всю мою жизнь? Этого ты для меня хочешь? Чтобы я дрожала до конца моих дней и кончила в хосписе? Среди всех этих бедняков, среди всех этих иностранцев?

– Что-что?

– Ладно, хорошо, о-ля-ля, успокойся. Я беру свои слова назад Свистит чайник.