Такой момент Николас не мог упустить.
— У нас только один человек читает «Уолл-стрит джорнэл».
— Кто?
— Фрэнк Херрера. Он прочитывает ее каждое утро от корки до корки.
— И сегодня?
— Да. Пока мы ждали, когда нас позовут, он, по-моему, дважды все перечитал.
— Он что-нибудь говорил по этому поводу?
— Мне — нет.
— Черт.
— Но это не важно, — глядя в стену, сказал Николас.
— Почему?
— Потому что он уже принял решение.
Харкин снова подался вперед и тяжело уставился на Николаса:
— Что вы хотите этим сказать?
— По-моему, его ни за что нельзя было выбирать в жюри. Я не знаю, что он написал в анкете, но это наверняка была ложь, иначе его здесь бы не было. И я отлично помню, какие вопросы задавали во время устной беседы, на них он тоже не ответил откровенно.
— Я вас внимательно слушаю.
— Ладно, Ваша честь, только постарайтесь сохранять самообладание. Вчера рано утром у нас с ним состоялась беседа. В комнате присяжных мы были одни, и клянусь, мы не обсуждали обстоятельств этого конкретного дела. Но разговор как-то вышел на сигареты, на то, что Фрэнк бросил курить много лет назад и презирает всех, кто не может сделать того же. Он, знаете ли, отставной военный, а они весьма прямолинейны и резки в…
— Я тоже отставной морской пехотинец.
— Простите. Мне заткнуться?
— Нет, продолжайте.