Тодд раздавил скорлупки и закинул в рот несколько орешков.
– Ладно. Но ее не арестуют, это точно? Она ведь отметилась в нашем посольстве.
– Ты
– Нет, конечно, я не жду от тебя ответа.
– Ну и хорошо. Зола американка, Тодд, такая же, как мы с тобой, но мы здесь развлекаемся, наблюдая бейсбольный матч, а она подвергается опасности там, в Африке, где никогда прежде не бывала. Мы беспокоимся, потому что в пятницу нам нужно будет предстать перед недружественным судьей, а ей там грозит тюрьма, где случиться может все что угодно. Представь, что будет, когда ее увидят тюремные охранники.
– Ты мне опять читаешь лекцию?
– Вообще-то я сам не знаю, что делаю, – разве что вот пью пиво. Мы перед ней в большом долгу, Тодд. Еще пять месяцев назад у нее в жизни все было в порядке. Они с Горди жили не тужили. Зола должна была вот-вот закончить юридическую школу и заняться тем, чем она там, черт возьми, собиралась заниматься. Потом явились мы. И теперь она в Сенегале, до смерти напуганная, сломленная, безработная, под угрозой ареста и прочая, прочая. Бедная девочка. Наверное, она проклинает тот день, когда связалась с нами.
– Нет, она нас любит.
– Она полюбит нас еще больше, когда мы переведем ей двадцать кусков.
– Вероятно, Зола оказалась более хрупкой, чем мы себе представляли.
– Думаю, ты прав. Слава богу, что мы с тобой не хрупкие. Сумасшедшие – не исключено, но не хрупкие.
– Точно, сумасшедшие. Пара чокнутых.
– Ты когда-нибудь спрашивал себя, почему мы это сделали?
– Нет. Ты, Марк, слишком много времени уделяешь размышлениям о прошлом, а я, вероятно, недостаточно. Но что сделано, то сделано. Мы не можем повернуть время вспять и все изменить, не можем перестать думать об этом и пытаться найти во всем этом здравый смысл. Это случилось. Мы сами это сделали. И ничего исправить уже не можем. Черт, хватит с нас того, что нужно думать о ближайшем будущем.
– Никаких сожалений?
– Я никогда ни о чем не сожалею, ты же это знаешь.
– Если бы только я мог щелкнуть выключателем и все отменить… – Марк сделал глоток, уставившись на поле. И через некоторое время продолжил: – Я сожалею о том дне, когда переступил порог юридической школы. Жалею, что назанимал столько денег. Жалею о том, что случилось с Горди. И уж точно я буду очень сожалеть о сделанном, если нас упекут на полгода в кутузку и пришпилят ярлык осужденных преступников.
– Колоссально. Теперь тебя одолевают сожаления. Какой толк оплакивать сделанное?
– Я не оплакиваю.
– А звучит как плач.