Иеффай предпочел бы остаться наедине с дочерью. Ему не терпелось открыть ей многое, чего он все эти годы не мог или не хотел ей сказать, а также о многом ее спросить, и, хотя он не очень-то умел выражать свои мысли и чувства словами, она все равно бы его поняла. Но здесь присутствовали и другие люди, и она была от него далека. Он, как и все, увидел, что Бог уже простер над ней свою руку; приветливая и отрешенная, она парила где-то высоко над землей. Но Иеффаю казалось: будь они одни, он сумел бы отобрать ее у Бога и вернуть на землю.
Он сказал:
– Где это произойдет, дочь моя? Следует ли нам вернуться в Массифу? Или ты хочешь отправиться на север, в Маханаим? Либо же в нашу землю Тов?
Он надеялся, что она выберет землю Тов и, следовательно, самую дальнюю дорогу, так что он хоть немного сможет побыть с ней вдвоем.
Тут Иаала увидела Кетуру – та робко присоединилась к ним, и было заметно, что слова Иеффая пробудили в ней последнюю искру надежды. Иаале было жаль мать, но жалость эта лишь шевельнулась, не разбередив ее душу. Она ответила:
– Неподалеку отсюда есть холм, на вершине которого растет могучее фисташковое дерево, столь любимое Богом. Имеются там и камни, так что есть из чего сложить алтарь. Если ты не против, отец, пусть это будет там.
Ее слова нанесли Иеффаю новый, разящий своей неожиданностью удар. Но он скрыл свои чувства и ответил:
– Все будет так, как ты скажешь, дочь моя. Укажи нам холм; мы разобьем там шатры и заночуем.
Иаала повела их к избранному ею месту. Внизу степь уже успела пожухнуть, а здесь, в горной долине, трава была свежая и пестрела цветами. Вокруг шла обычная мирная жизнь. Вдали паслись стада овец, доносились монотонные возгласы пастухов. Все сидели или лежали вокруг Иеффая и Иаалы на траве, усеянной цветами, и ощущали странную скованность. Следили глазами за насекомыми, неутомимо снующими среди цветов и трав, обменивались случайными фразами. Девушки вполголоса напевали песни, услышанные от Иаалы. Все старались вести себя как всегда. Они бы и хотели поговорить о том, что волновало их всех, но слова не шли с языка.
Казия шепнула Иеффаю:
– Я приготовила сладкое и крепкое зелье; выпив его, она заснет и не заметит, что с ней сделают.
Иеффая тронула ее забота. Добрая и разумная, она старалась облегчить его горе. Но он не верил, что Иаала согласится выпить зелье, и сомневался, что сам этого хочет.
Когда солнце начало клониться к закату, все сели ужинать. Потом оставили Иаалу одну: им показалось, что общество людей ей в тягость.
Тут Кетура прокралась к дочери. Она схватила ее руку, и огромные, пылающие безумным огнем глаза матери впились в лицо Иаалы, а грудной голос взмолился:
– Пойдем со мной, доченька! Бежим отсюда! Брод близко. Никто не посмеет тебя тронуть. А на том берегу власть Ягве мала, и мой Бог защитит тебя. Беги от этих убийц! Пойдем со мной! Будем жить как прежде!
Иаала не шевельнулась. Она жалела мать, но так, как жалеют животное, которое ничего не может понять и которому нельзя помочь.
Стемнело. Иаала сказала отцу:
– Пойдем в степь, отец мой и господин, посидим вдвоем, как раньше.
Они ушли в ночную тьму. Но Иеффай не взял дочь за руку, как сделал бы раньше; он чувствовал, что Бог был ей теперь ближе, чем отец. Отойдя немного, они опустились на землю. Никто не знает, говорили ли они между собой и о чем.
Рано утром все тронулись в путь. На Иаале было прозрачное шафранное платье. Пар и Казия, Емин и трое подруг сопровождали ее. Слуга вел осла, груженного жаровней и поленьями. В отдалении понуро тащилась Кетура. Так, в молчании, все двигались к холму.