Люсия смотрела на него снизу вверх. Она попыталась отодвинуть свое кресло назад, хотя бы на дюйм, но смогла лишь оторвать от пола его передние ножки.
— У меня есть мотив. И какой же, по-вашему?
— Он был придурком. Чокнутым. Шизо. Страдал депрессией. Был обижен, мне все едино. Иначе с чего бы он открыл стрельбу в школе?
— Страдал депрессией. И вам этого достаточно? Страдал депрессией.
— Иисусе-Христе, Люсия, да какая разница? Он мертв. И больше ничего такого не сделает.
— Мы говорим о стрельбе в школе, шеф. В школе.
— Именно так. Вы к чему клоните-то?
Дыхание главного инспектора отдавало запахом кофе. Люсия ощущала тепло, источавшееся порами его кожи. Она снова попыталась отодвинуть кресло, однако лишь увязла ступнями в ворсе ковра. И потому встала:
— Давайте немного проветрим здесь.
Люсия скользнула мимо своего начальника к окну, сунула руку за штору, пытаясь нащупать шпингалет.
— Оно не открывается. И никогда не открывалось.
Люсия подергала шпингалет, но его давно уже заело намертво. Она повернулась и присела на подоконник. Пальцы ее стали липкими от грязи.
— Вы чего-то не договариваете, — сказал главный инспектор.
— Ошибаетесь.
— Точно. Чего-то вы не договариваете. Послушайте, этот тип, Зайковски, — у него получилось «сай-коу-ски», — никто же о нем ничего не знал, верно? Он ни в каких нехороших списках не числился.
— Не числился.
— Стало быть, и ошибки никакой не было. Никто не мог предвидеть случившееся, а значит, и предотвратить его тоже не мог.
— Да, наверное.
— Так почему же вы не закрываете дело?
Люсия соскребала с пальцев грязь.