Ну, в феврале. Какая, к матери, разница? Главное, они же ни слова не сказали. Ни одного сраного слова.
Барри, пожалуйста. Не выражайся.
Заткнись. Просто заткнись сию же минуту. Вы. Слушайте меня. Мой сын был хорошим парнем. Ну да, язык у него был, как бритва, это точно. И умным он был, иногда слишком умным, себе на голову. Но законов он не нарушал. Ни наркоты, ни бухалова, ничего такого. Ему хватало ума понимать, что я с ним сделаю, если найду у него такую дрянь. Может, отметки у него были и не самые лучшие, но он был сообразительным. И осторожным. Единственная глупость, какую он сделал, это когда он с тем лузером подружился. Как его? Господи. Как его звали-то?
Гидеон. Ги. Гидеон.
Гидеон. Точно. Ну так этот вообще зазря небо коптит. Вот вы являетесь сюда, спрашиваете, чего там Донни набезобразил, ну так это вам Гидеон нужен, вы с ним поговорите. Гидеон гадил, а все говно на Донни сыпалось. Я ему говорил, я говорил, будь осторожнее, мальчик, иначе этот лузер тебя за собой утянет. И был прав. Так и вышло. Гидеона стали считать подонком, а это и Донни замарало.
Ну скажи, Карен. Я же прав, так? Скажи ей, что я прав.
Он прав.
Конечно, прав. Хоть прошлое лето возьмите. То, что случилось прошлым летом в автобусе с тем мальчишкой.
Это было в ноябре.
В каком еще, на хер, ноябре? Летом.
В ноябре, я уверена. На улице уже темно было, помнишь?
Летом. Вы записывайте, записывайте. Это летом было.
Плевать мне, что вы там записываете. Запишите и это. Другое же записывали. Ну и это запишите.
В общем летом. Я, значит, сажусь обедать. Только-только. День был длинный, а настроение у меня поганое, потому что все пиво в доме теплое.
Я же тебе говорила, Барри, это все холодильник. Он уже несколько месяцев плохо работал. И сказала, давай я в магазин сбегаю, холодного принесу, но ты сказал…
Иисус Блядь Христос. Ты можешь помолчать хоть минуту? Лезешь, на хер, и лезешь, с мысли сбиваешь. О чем я говорил?
О том, что ты обедал.
Ну да, обедал. Правильно. Сажусь, и тут дверной звонок, мать его, как затрезвонит. И сразу после этого кто-то в дверь начал стучать. Не стучать, колотить. Как кулаком, знаете? Я говорю Карен, что за херня? А она плечами пожимает. Смотрит на меня, дура-дурой, вот как сейчас, а тут опять звонок, дзыньдзыньдзыньдзыньдзынь, как будто его кто пальцем зажал. Ну я говорю, типа, сейчас я этим займусь. Хотя Карен тут, рядом, и уже поела, и жирок ей растрясти не мешает, Христом клянусь. В общем, встаю, и еще из кухни не вышел, а там уже опять в дверь молотят. Ну я ору, иду, мол, и тебе же лучше будет, друг, если у тебя чего-нибудь горит. Выхожу в прихожую, вижу за стеклом будто тень какую — как это называется-то, силуэт, да, — там кто-то лицом к стеклу прижался. Он-то меня не видит и, пока я подхожу, так пальцем на кнопку и жмет. И мне уже по барабану, горит у него или не горит. Пусть хоть дотла сгорит, пока я этого шутника делать буду.
Открываю я дверь. Левую уже в кулак сжал. И догадайтесь, кто там. Баба. Ну это ей повезло, потому как иначе разговор у нас покороче бы вышел.
Я говорю, какого черта вам нужно?