А она говорит, Стенли. Вы Стенли, так?
А вам какое дело? Какого дьявола вы себе думаете, колотите в мою дверь, как не знаю кто? Вам повезло, что вы женщина, леди, а то бы я с вами поговорил.
Я именно поговорить и хочу, мистер Стенли. С вами и с вашим сыном.
С Донни? При чем тут Донни? Я вас еще раз спрашиваю, кто вы, к черту, такая?
Она называет имя. Называет, но, Христом клянусь, я его не разобрал. Ниггерское какое-то. Африканское или еще какое. Она из этих была, понимаете? Из цветных.
Барри. Ты не должен их так называть.
Ну а как, к дьяволу, я их называть-то должен? Кожа у нее цветная, правильно? Значит, по-моему, она цветная и есть.
Они афро-американцы. Называй их афро-американцами.
Американцами? А американцы тут, черт подери, причем? Короче, не знаю я ее имени. Говорила она нормально, я ее понимал, но как ее звали, я вам сказать не могу. Идет?
Ну и ладно.
Короче, называет она мне свое имя. А я говорю, и?
Ваш сын напал на моего сына.
Напал. Что это такое значит, напал?
Напал, говорит. В автобусе. В школьном автобусе. Он и его дружки, они бросили его на пол, и били его, и… и…
И что?
А она уже ревет. Вечная история с бабами. Начинаешь с ними разговаривать, до середины доходишь, они уже ревут. Не знаю, в чем дело, в гормонах, в мыльных операх или еще в чем.
Я повторяю, и что?
Тут она поднимает голову. И когда отвечает, у нее брызги изо рта летят. Орет, как долбанный дикарь. Они помочились на него, говорит. Ему двенадцать лет, а они на него помочились. Ударили, сбили с ног, а потом помочились. Ваш сын. Ваш ублюдок!
Ну это уже перебор. Я ей, типа, подождите минутку. Подождите одну проклятую богом минутку. Это вы о моем сыне говорите. Это вы его обвиняете.
А она, типа, это не обвинение. Я рассказываю вам, что произошло. Как все было.