Плохая мать

Возможно, провисшая крыша и крыльцо служили сдерживающим фактором для тех, кто мог использовать собственность незаконно, поскольку поблизости находились и другие заброшенные дома, которые не выглядели так, будто они могли рухнуть в любой момент.

Они ходили из комнаты в комнату, осматривая весь дом, и оказались на кухне в задней части дома. Плиточный пол был грязным, но без трещин, только одна коричневая дверца шкафа висела криво. Обои с ярким цветочным узором отклеивались, один лист упал наполовину, как ярко одетая женщина, которая заснула, еще стоя на ногах, но пока не упала на пол. Сиенна открыла шкаф, и запах затхлого воздуха внутри заставил ее поморщиться. Рядом с ней Кэт делала то же самое, но ей хватило мудрости стоять при этом на расстоянии вытянутой руки. Сиенна извлекла урок из своей ошибки и отступила, выдвинув один ящик, а затем другой. Внизу лежала древняя на вид аптечка. Сиенна подняла ее и открыла, но внутри оказалась только бутылка, порыжевшая от жидкости медного цвета. Она не думала, что это зацепка — похоже, она была там столько же, сколько и дом, — но Сиенна все равно позаботится о том, чтобы криминалисты осмотрели ее.

Остальные шкафы и ящики были пусты.

— Ох, — выдохнула Сиенна сразу после того, как открыла дверь в старую кладовую. Кэт подошла и встала рядом с ней, и вместе они посмотрели на еще один кусок рукописной записки, прикрепленный к внутренней стороне двери, как старый рецепт. Сердце Сиенны забилось быстрее при виде знакомого почерка.

Она оглянулась через плечо, и Кэт прошептала:

— Ты что-то слышала?

Сиенна покачала головой.

— Нет. Это просто чертовски жутко. Он нас водит за нос, Кэт.

Она кивнула, взяла записку и положила ее в сумку для улик.

— Давай уйдем отсюда, — предложила Кэт. — Мы можем прочитать это в участке.

— Я согласна. И мы пригласим сюда криминалиста для быстрого осмотра. — У нее осталось ощущение, что этот парень достаточно умен, чтобы носить перчатки, но, возможно, они найдут отпечаток обуви или волосы… что-нибудь. Сиенна чувствовала себя мишенью, и это было крайне неприятно.

Через несколько минут они вернулись в машину и через тридцать минут вошли в участок. Ингрид не было в кабинете, и они использовали кабинет, чтобы разложить записку под копией первой. Сиенна освежила память последними строками предыдущей записки и внезапно вернулась на кухню, где представила «Отца», привязанного к стулу, с кляпом во рту. «Мать» вызвала «Отца» на игру в семикарточный стад, и у Сиенны сложилось четкое представление, что он вот-вот проиграет.

Глаза отца продолжали выражать смесь ярости и растерянности. Он не знал о картах. Мы с мамой никогда не играли в игры, пока он был дома, и я хранил доски, головоломки и колоды карт в глубине шкафа под отдельной доской. Неуверенность в его взгляде взяла верх над гневом, когда моя мать положила перед ним и перед собой по очереди две карты.

Она смотрела на моего отца, выглядя отрешенной, хотя я видел вспышку огня в ее взгляде, потому что знал ее лучше, чем кто-либо другой. Мама всегда умело скрывала свои эмоции, в отличие от меня, которому было трудно сдерживать свои чувства.

— Мне нравится это слово, — сказала она моему отцу. — Шпилька. Тебе нравится это слово, Роджер? Нет, конечно, нет. — Ее губы изогнулись в дьявольской ухмылке, и она подняла мизинец, шевеля им. Я был в восторге от ее намеков. — Это насмехается над тобой, не так ли, Роджер? — Она щелкнула языком. — Бедный Роджер с крошечным членом. Далеко не шпилька. Даже и близко.

Под кляпом мой отец издал гневное рычание.

— Дэнни, руки твоего отца в данный момент заняты, поэтому тебе придется обращаться с картами за него. — Я немного нервничал, подойдя близко к отцу, но мать ободряюще кивнула мне, и я придвинулся поближе. — Это твои скрытые карты, Роджер, — объяснила Мать. — Я понимаю, что ты в невыгодном положении, когда дело касается карт. Тебя это раздражает, не так ли? Но такова жизнь, верно, Дэнни Бой?

— Да, мама.

— Я объясню, что тебе нужно знать, чтобы играть в эту игру, но боюсь, остальное зависит от тебя, — продолжила она.

Внутри меня закрутилась спираль восторга. Отец не мог сравниться с матерью, и ему предстояло узнать эту правду. Я задался вопросом, будет ли это болезненным уроком.