Но надеялся, что так и будет.
Нож все еще лежал на столе перед матерью, его блестящее серебристое лезвие отражало свет лампы над головой.
Она сдала ему перевернутую карту — бубновую семерку — и сделала то же самое для себя. Я открыл две перевернутые карты ровно настолько, чтобы увидеть, что ему досталась десятка пик и четверка бубен. Ничего. У него не было ничего. Эта спираль ускорилась.
Я посмотрел на мать, молча сигнализируя ей, используя наш особый язык мельчайших движений лица и едва уловимых движений глаз. Казалось, она даже не смотрела на меня, но я знал, что это не так. Она взглянула на свои карты, а затем взяла открытую карту — пиковый туз — и слегка постучала ею по столу, как бы размышляя.
— Вот самая сложная часть, Роджер. У меня нет денег, потому что ты скупой скряга, который не оставляет мне ничего лишнего. — Она еще раз постучала картой, прежде чем ее глаза загорелись внезапным вдохновением. Хотя я мог сказать, что взгляд был притворным. Мать всегда была на два шага впереди всех, хотя у меня был особый способ ее читать.
— Как насчет того, чтобы сыграть твоей кожей!
Отец издал приглушенное рычание из-за кляпа.
— Его кожа, мама?
— Правильно, Дэнни Бой. — Она взяла нож. — Если я выиграю, то смогу проделать в нем дыру. Если он выиграет, то нет.
Отец издал странный воющий звук, который мы оба проигнорировали. Я начал понимать игру, в которую она играла, и хотя волнение возросло, вместе с ним увеличился и уровень беспокойства.
Я дышал через него. Все, что мне нужно было сделать, это расслабиться и оставить все на усмотрение матери.
— Поднимайся, Роджер, — спокойно приказала мать. Она нарушала правила. В семикарточном стад-покере игроки делают ставку до того, как будут розданы скрытые карты. Но отец этого не знал, и я уж точно не собирался ему подсказывать. Зачем мне это? Он никогда не играл честно, и я тоже. Вместо этого я понял, чего от меня хотела мать, и поэтому перевернул карты, показав отсутствие преимущества у него. Проигрышная рука. Мать цокнула, перевернув свою руку. У нее было две дамы и три двойки, самая высокая возможная рука.
— Я выиграла, — объявила она, а затем быстро, как кнут, подхватила нож, высоко подняла руку и вонзила его в грудину моего отца, прежде чем быстро вытащить его с влажным хлюпающим звуком. Под кляпом мой отец кричал, откинув голову назад как можно дальше и заставив стул танцевать и громко ударяться о кафельный пол. Я смотрел, загипнотизированный, как кровь хлынула из его раны на груди. Я выигрывал.
— Это за Джексона, — прошептал я.
Моя мать посмотрела на меня, на ее губах заиграла милая улыбка, на лице — гордость.
— Правильно, Дэнни Бой. Это за Джексона. И мы только начали. Нам еще предстоит сыграть так много раз.
И с этими словами она начала сладко напевать, раздавая карты снова. Как оказалось, мой отец плохо играл в семикарточный стад. С каждым проигрышем его крики и вой все больше переходили в хныканье, голова свешивалась на грудь, а кровь растекалась по полу под стулом и текла из ран на коже. Они были повсюду, эти порезы. На его руках и шее. На животе и на груди.
— Должны ли мы позволить ему умереть и избавить его от страданий, Дэнни Бой? — спросила мать.
Она налила себе стакан лимонада и сделала большой глоток, выглядя такой же свежей, как тот охложденный стакан, пока я обдумывал ее вопрос. Мне казалось, что отец уже почти мертв. Мы, конечно, не могли вызвать ему скорую помощь, поэтому что еще мы могли сделать, кроме как прикончить его и закопать тело на заднем дворе или, может быть, отвезти на свалку и выбросить, как мусор, которым он был? Я внезапно почувствовал себя таким уставшим, и у меня закружилась голова.
— Все в порядке, Дэнни Бой, — сказала мама. Она, очевидно, заметила мою усталость и понимала это. Мать знала меня так же хорошо, как я знал ее. — Отдохни, мой дорогой. Положи карты на стол и дай мне закончить это.