100 великих загадочных смертей
Столыпин скончался в 10 часов 12 минут вечера 5 сентября 1911 года. Тогдашняя медицина была бессильна его спасти. В наши дни, по всей вероятности, жизнь Петра Аркадьевича удалось бы сохранить с помощью трансплантации печени, но в 1911 году до операций такого рода было еще очень далеко. Распространено мнение, что основные повреждения печени премьера были нанесены главным образом не пулей террориста, а осколками ордена Владимира, в который пуля сперва угодила. Подобное предположение совершенно фантастично, ибо сбитые пулей куски эмали и даже металла никак не могли вести себя так, как ведут осколки артиллерийского снаряда или гранаты. Другое дело, что рикошет от злополучного ордена действительно сыграл роковую роль, поскольку в ином случае нанесенное пулей ранение могло оказаться несмертельным. Почетный лейб-хирург академик Георгий Ермолаевич Рейн вспоминал, что «на вскрытии вся печень оказалась раздробленной несколькими глубокими трещинами, радиально расходившимися во все стороны от пулевого канала. Пуля браунинга среднего калибра имела два перекрещивающихся надреза и действовала как разрывная. Разрывному действию пули способствовали и занесенные ею в рану частицы простреленного ордена. Ранений крупных сосудов и повреждений кишечника не оказалось. Таким образом, вскрытие подтвердило прижизненный диагноз, но столь глубоких ранений печени не предполагалось. Ввиду найденных повреждений печени возможно допустить, что смертельная инфекция могла проникнуть не только через пулевой канал, но и из полости кишечника через вскрытые желчные пути».
Гирс попытался выяснить, как убийца проник на спектакль, билеты на который распределялись так строго, что даже не все генералы удостоились этой чести: «“Каким образом вы прошли в театр?” – спросил я его. В ответ он вынул из жилетного кармана билет. То было одно из кресел в 18-м ряду. Я взял план театра и список и против номера кресла нашел запись: “Отправлено в распоряжение генерала Курлова для чинов охраны”. В это время вошел Кулябко (начальник Киевского охранного отделения. –
Убийца П.А. Столыпина Д. Богров
После ареста Богров назвался Дмитрием Григорьевичем. Однако официально он считался иудеем, и в паспорте и во всех судебных и следственных документах именовался Мордкой Гершковичем. В момент покушения ему было 24 года. Отец Дмитрия, Григорий Григорьевич Богров, был хорошо известным в Киеве преуспевающим присяжным поверенным. В 1905 году Дмитрий окончил лучшую в городе I Александровскую гимназию, поступил на юридический факультет Киевского университета, но вскоре был отправлен родителями продолжать образование в Мюнхен. Проучившись год в Германии, Богров вернулся на родину, в феврале 1910 года окончил университет имени Св. Владимира, одно время работал в Петербурге помощником секретаря в Комитете по борьбе с фальсификацией пищевых продуктов. В Мюнхене будущий убийца Столыпина увлекся трудами теоретиков анархизма Михаила Бакунина и Петра Кропоткина, а в конце 1906 года примкнул к киевской группе анархистов-коммунистов.
Тогда же пламенный революционер-анархист стал штатным агентом охранного отделения по кличке Аленский, сотрудничал с охранным отделением до 1910 года, выдал ряд анархистов и эсеров, получая в месяц до 150 рублей. После того как в подпольных кругах появились подозрения в провокаторстве Богрова, он в апреле 1910 года переселился в Петербург, заручившись на всякий случай рекомендацией Кулябко в столичное охранное отделение. В июне Богров явился к начальнику петербургского отделения полковнику фон Коттену и предложил ему свои услуги, обещая приобрести нужные для этого связи в революционной среде. Полковник назначил ему 150 рублей жалованья в месяц, но Богров никаких сведений не дал и через месяц уехал за границу. В конце августа 1911 года, перед приездом в Киев императора Николая II со свитой на торжества, посвящённые открытию памятника Александру II, явился в Киевское охранное отделение с сообщением о якобы готовящемся эсерами покушении на министра просвещения Л.А. Кассо, ненавистного студентам за политику ограничения университетских свобод, и самого Столыпина. Согласно докладу сенатора М.И. Трусевича, расследовавшего убийство Столыпина и упущения лиц, ответственных за его охрану, Богров сообщил, что «революционеры Лазарев и известный ему только по имени Николай Яковлевич замышляют террористический акт против министров Столыпина и Кассо и что Николай Яковлевич приезжает к нему, Богрову, на дачу для переговоров о приискании квартиры в Киеве и о способах прибытия в этот город». Далее Богров благополучно дурачил начальника Киевского охранного отделения Н.Н. Кулябко насчет мнимых террористов, которые будто бы уже прибыли в Киев и вот-вот могут совершить покушение.
М.Ф. фон Коттен на следствии показал, что уже во время их второй встречи «выяснилось, что Богров, которому… был дан псевдоним Надеждин, работать по анархистам в Петербурге не может, так как определилось, что таковых в Петербурге не имеется, что вполне совпадало с имеющимися в отделении сведениями. Что же касается социалистов-революционеров, то Богров с уверенностью заявил, что ему удастся завязать с ними сношения, как через Кальмановича, так равно через присяжного поверенного Мандельштама». Однако ничего ценного по эсерам Надеждин так и не сообщил, хотя был вхож в дом знакомого отца видного эсера юриста С.Е. Кальмановича и был знаком с проживавшим в столице другим известным эсером Е.Е. Лазаревым. Фон Коттен утверждал: «В одно из наших свиданий Богров сам поднял вопрос о том, что он даром получает от меня деньги, так как не дает никаких сведений. Тогда я, имея в виду трудность приобретения интеллигентной агентуры и принимая во внимание предстоящий вскоре его отъезд за границу, где он мог бы приобрести новые связи, предложил ему остаться у меня на жалованье до отъезда его за границу, что составляло ровно 6 месяцев с моих с ним сношений».
На допросах Богров признался, что сотрудничал с охранкой, чтобы иметь «некоторый излишек денег». А также из-за трусости. В Киеве начались повальные аресты анархистов, и он счел за благо донести на своих товарищей, чтобы себя обезопасить. Признание в трусости со стороны человека, для устранения царского премьера пошедшего на верную смерть, звучит, конечно, забавно. Особенно если учесть, что аресты происходили не после вступления Богрова в анархистскую группу, а накануне. К тому же за те два-три месяца, что он пробыл анархистом, не будучи еще полицейским агентом, Богров не успел совершить чего-либо такого, что могло навлечь на него судебное преследование или административные репрессии.
В качестве аванса Дмитрий получил от Кулябко 75 или 100 рублей, позднее ему установили жалованье в 100–150 рублей в месяц. По тем временам – деньги немалые, если учесть, что, например, капитан на должности командира роты ежемесячно получал 105 рублей. Однако отец Богрова был очень богатый человек и мог давать сыну суммы в несколько раз большие. Только принадлежавший ему доходный дом на Бибиковском бульваре оценивался в полмиллиона рублей. Дмитрию отец еще в студенческие годы предоставил две комнаты с отдельным входом при полном пансионе и еще давал на карманные расходы столько же, сколько платил Кулябко. Жизнь Богров сравнительно с имевшимися возможностями вел довольно скромную. Единственной страстью его будто бы была игра. По воспоминаниям друзей детства, «стоило вытащить из стенного шкафа маленькую рулетку, как Митя Богров погибал для нас и не было никакой возможности оторвать его от игры». Как показал Кулябко, Богров утверждал, что, «будучи за границей, он проиграл 1000 или 1500 франков, что это долг чести, денег у него нет, так как отец очень скуп, и он надеется, что за оказанные мне услуги я дам ему возможность уплатить этот долг».
Однако отец столь щепетильного в вопросах чести агента отчего-то был в полном неведении насчет пристрастия сына к азартным играм и в свое отсутствие доверял Дмитрию управление доходным домом, когда через его руки проходили тысячи, если не десятки тысяч рублей. К тому же Григорий Богров неоднократно предлагал своему младшему отпрыску стартовый капитал для начала собственного дела. Вряд ли предложения такого рода он рискнул бы сделать человеку с репутацией завзятого игрока. Когда, находясь за границей, Богров выпросил у фон Коттена аванс на покрытие крупного проигрыша, перевод в 150 рублей вернулся назад невостребованным. Создается впечатление, что вся совокупность мотивов, нередко противоречивших друг другу, – корыстолюбие, страсть к игре, трусость, приверженность к охранению государственных устоев – понадобилась Дмитрию Григорьевичу лишь затем, чтобы убедить чинов охранки о своей надежности как осведомителя.
По доносу Аленского было открыто дело о подготовке покушения на Николая II. Богров установил связь с некоей Юлией Мержеевской, прибывшей в Киев из Парижа будто бы с поручением от тамошних эсеров организовать покушение на царя в Севастополе. Мержеевскую пасли целый месяц, прежде чем арестовать. Однако во время следствия стало ясно, что планировавшееся покушение было технически неосуществимо, а арестованная «стала проявлять признаки психической ненормальности». Кулябко во время следствия по убийству Столыпина выдал агенту блестящую характеристику. «Он давал сведения, всегда подтверждавшиеся не только наблюдением, но и ликвидациями, дававшими блестящие результаты, причем ликвидированные по его сведениям лица отбывали наказание по суду до каторжных работ включительно. Также по его сведениям были арестованы и привлечены к ответственности отделением серьезные партийные работники, как местные, так и приезжие из-за границы, ликвидированы местные анархистские и экспроприаторские группы». Начальник киевской охранки, стремясь изобразить Аленского гением провокации, отнес на его счет еще и выдачу целых трех лабораторий по производству динамита. Понять подполковника, которому за халатность грозила тюрьма, вполне можно. Чтобы облегчить свою участь, он убеждал следователей, что Богров долгие годы поставлял только первоклассную и правдивую информацию. Но имена «серьезных партийных работников», выданных Богровым, не были установлены. Насчет же мастерских по производству динамита Кулябко ошибся. На самом деле с доносом Аленского была так или иначе связана ликвидация лишь одной лаборатории, да и то его информация была крайне неопределенна – «где-то на Подоле затевают лабораторию». Фактически главная заслуга в обнаружении мастерской принадлежала полиции, устроившей повальные обыски.
Кулябко, узнав о подготовке нового покушения, позвонил Богрову по телефону и просил его прибыть к себе домой вечером. Начальник охранного отделения как раз давал обед для приехавших на торжества столичных начальников – вице-директора департамента полиции статского советника и камер-юнкера М.Н. Веригина, полковника Спиридовича и секретарей Курлова подполковников Пискунова и Сенько-Поповского. Кулябко, выслушав донесение в кабинете, решил познакомить с информацией о готовящемся покушении Веригина и Спиридовича. Он предупредил, что это его старый агент, всегда дававший очень точные сведения, но уже полтора года не поддерживавший связи с охранным отделением. Богров передал Кулябко записку, содержание которой в докладе Трусевича излагалось следующим образом: «…весною 1910 года в Петербург приезжала одна женщина с письмами от центрального комитета партии социалистов-революционеров для присяжного поверенного Кальмановича, бывшего эмигранта Егора Лазарева и члена Государственной Думы Булата. В передаче этих писем принял участие и Богров, установив таким образом связи с Лазаревым, причем обо всем этом осведомил начальника С.-Петербургского охранного отделения фон Коттена. Вскоре с Богровым познакомился явившийся от имени Лазарева неизвестный, назвавшийся Николаем Яковлевичем. Узнав из происходившей затем между ними переписки, что противоправительственные взгляды Богрова, высказанные при первом их свидании, не изменились, Николай Яковлевич неожиданно в конце июля приехал к Богрову в дачную местность Потоки близ Кременчуга и вступил с ним в переговоры о том, можно ли иметь в Киеве квартиру для 3 человек. Получив утвердительный ответ, Николай Яковлевич расспросил о способах сообщения с Киевом и одобрил предложенный Богровым план приезда на моторной лодке; в тот же день Николай Яковлевич выбыл обратно в Кременчуг и обещал в скором времени дать о себе знать».
На жандармов сообщение произвело впечатление. На следующий день они доложили Курлову. В Кременчуг был послан отряд жандармов для поисков террористов, а в Петербург был направлен запрос о Лазареве и Кальмановиче. За домом Аленского в Киеве установили наружное наблюдение. 28 августа Столыпин прибыл в Киев, а 29-го Курлов доложил ему о сообщении Богрова, к которому, по утверждению Павла Григорьевича, премьер отнесся скептически. Курлов предложил вызвать из Петербурга опытного офицера личной охраны министра ротмистра Дексбаха, но не получил согласия.
31 августа Богров сообщил, что ночью к нему на квартиру приехал Николай Яковлевич, и попросил по телефону у начальника охранного отделения пригласительный билет на праздник, устраиваемый в саду Купеческого собрания городским самоуправлением в честь императора. Кулябко отправил билет с посыльным, рассчитывая, что Богров сможет опознать террористов. В саду Богров с браунингом в кармане, по его собственным показаниям, в какой-то момент оказался в двух шагах от Николая II, но стрелять не стал, так как избрал своей целью Столыпина. Однако приблизиться к премьеру на близкое расстояние не удалось. Издали же стрелять из браунинга, имевшего небольшую дальность прицельного выстрела, было бессмысленно. Правда, в Купеческом саду террорист имел реальные шансы скрыться после покушения, например, спрыгнув с обрыва к реке и используя темноту. Однако, похоже, собственное спасение отнюдь не было главным для Богрова. Выйдя из сада, он пришел в охранное отделение, известив Кулябко, что в его, Богрова, квартире ночует приехавший из Кременчуга Николай Яковлевич, у которого имеются два браунинга, и что с ним прибыла девица Нина Александровна, у которой, возможно, есть бомба. Николай Яковлевич потребовал, чтобы Богров во время торжества в Купеческом саду собрал приметы Столыпина и Кассо и сведения об их охране. Вернувшись из Купеческого сада, Богров сообщил Николаю Яковлевичу, будто не успел выполнить поручение из-за толпы и темноты. Ему было приказано сделать это на следующий день в театре. Богров попросил выдать ему билет на спектакль и пояснил, что, как его предупредил Николай Яковлевич, в театре могут находиться единомышленники террористов. В 6 часов утра 1 сентября Кулябко передал сообщение Богрова киевскому генерал-губернатору Ф.Ф. Трепову, а в 7 часов – Спиридовичу. Трепов, уезжая на маневры, передал Кулябко письмо Столыпину с просьбой не выходить из дома, приказав приложить к нему последний рапорт Богрова. Кулябко письмо передал, но рапорта не приложил. В 10 часов он явился для доклада Курлову в гостиницу «Европейская». Товарищу министра начальник охранного отделения сказал, что «решение вопроса о допущении сотрудника на спектакль стоит в зависимости от дальнейшего образа действий террористов». Курлов счел главным в тот момент выследить Нину Александровну, когда она придет к Богрову домой. Однако в 11 часов агент явился в «Европейскую» и заявил Кулябко и Веригину, что Нина Александровна отложила свидание с ним. Теперь они должны были встретиться в 8 вечера уже на углу Бибиковского бульвара и Владимирской.
Богров утверждал, что его могут вовлечь в теракт. Собеседники испугались и заявили, что ни в чем таком Богров не должен участвовать. Тогда он начал настаивать, что для «изоляции» его от террористов ему надо быть в театре, причем, показав билет Николая Яковлевича, он сможет играть роль разведчика в отношении Кассо и Столыпина. Богров уверил своих слушателей, что скажет, будто билет получил при содействии кафешантанной певицы Регины, имеющей высоких покровителей, и билет ему был выдан. Тогда Богров стал доказывать, что ввиду возможного контроля за его действиями со стороны террористов, ему нужно такое место, чтобы быть у них на виду. Ему возразили, что в первых рядах дать билет нельзя, так как там будут сидеть генералы и министры, а Кулябко предложил одно из кресел в дальних рядах партера.
Опасаясь, что после свидания на Бибиковском бульваре террористы сразу же приступят к активным действиям, Богрову предложили подать филерам знак о таком развитии событий, закурив папиросу, после чего всю группу следовало арестовать. Естественно, Нина Александровна на свидание не пришла. Всех участников заговора выявить не удалось, и от ареста скрывавшегося на квартире Богрова неуловимого Николая Яковлевича отказались. Курлов был уверен, что покушение готовится на императора. Предупредили также Столыпина и Кассо, но те не стали отказываться от посещения смотра потешных на ипподроме и спектакля. Установить плотное наружное наблюдение за домом Богрова Кулябко не рискнул, боясь спугнуть террориста. Между тем писец охранного отделения Сабаев состоял в интимных отношениях с горничной Богрова Батуриной, и 1 сентября несколько раз навестил её, сообщив об этом шефу филеров Демидюку, лично наблюдавшему за домом Богрова. Однако задачи выяснить, есть ли в квартире посторонние, никто писцу не поставил.
Следующий акт пока еще драмы развернулся на ипподроме. Вот что говорится об этом в докладе Трусевича: «В 6-м часу дня для смотра потешных на Печерском плацу изволили прибыть на ипподром ВАШЕ ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО по измененному маршруту следования. Туда же, незамеченный наблюдением, отправился Богров и поместился около группы фотографов и корреспондентов в нескольких шагах от ковра, по которому ожидалось шествие ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА и лиц свиты. Однако же, будучи усмотрен секретарем бегового общества Грязновым, Богров, не предъявивший соответственного билета, был удален Грязновым». Теперь все надежды Богрова были сосредоточены на театре. Он уведомил Кулябко, что планы Николая Яковлевича не изменились, и просил прислать билет в театр. Кулябко воспользовался билетом № 406 в 18-м ряду, полученным на нужды охраны. Богров уже начал волноваться, что ему не несут билет, вышел из дома, намереваясь сам получить билет от Кулябко у театра. По дороге он встретил Демидюка и получил билет. Придя в театр за 20 минут до начала спектакля, Богров сообщил Кулябко, что встреча на Бибиковском бульваре не состоится и произойдет на какой-то частной квартире, куда перейдет и Николай Яковлевич. Опасаясь ухода Николая Яковлевича из квартиры сотрудника, Кулябко поручил Богрову проверить пребывание там террориста и объяснить свое возвращение желанием взять забытые перчатки. Когда Богров ушел, Кулябко и Веригин отправились в расположенную на Театральной площади кофейню Франсуа. По выходе оттуда Кулябко увидел на театральном подъезде Богрова, которого не пропускал жандармский офицер, так как билет Богрова был уже без контрольного талона. Тогда Кулябко поспешил к театру, провел Богрова и узнал от него, что Николай Яковлевич находится дома, но заметил филерское наблюдение.
Если бы Богров попытался свершить теракт во время представления, когда в зале был погашен свет, его шансы на спасение многократно возрастали. Однако в темноте было легко убить царя, местоположение которого определялось без труда, сравнительно легко было и скрыться в охваченной паникой толпе. А вот совершить покушение на Столыпина было затруднительно, поскольку Богров не знал, в каком именно кресле тот сидит. Во время второго антракта Николай II вышел не в арьерложу, как рассчитывала охрана, а в аванложу, так что Богров оказался от него на расстоянии меньше шести шагов. Но он хотел убить премьера, а не царя.
После второго акта Кулябко, допуская, что Николай Яковлевич ускользнет от наблюдения, приказал Богрову вернуться домой и пошел доложить об этом генералу Курлову, находившемуся в коридоре театра. Богров же, убедившись, что за ним никто не следит, достал из кармана пистолет системы «Браунинг» и, прикрыв его афишей, направился к Столыпину. Дальнейшее известно.
Во время первого антракта почти до конца возле Столыпина был Спиридович, при котором Богрову трудно было бы беспрепятственно выйти на удобную для стрельбы позицию. Этим обстоятельством, вероятно, объясняется то, что террорист тогда не рискнул осуществить задуманное. Во втором антракте у Богрова выбора уже не было: Кулябко приказал ему немедленно отправиться домой. Совершить покушение надо было немедленно.
На допросе Богров признался, что все, им рассказанное, было чистейшим вымыслом. Впрочем, жандармы осознали это еще в момент его ареста. 12 сентября ночью его повесили в форте Лысая Гора. Во время казни Богров вел себя мужественно, пошутил насчет фрака, ставшего его предсмертным одеянием, а уже стоя на табурете, просил передать привет родителям.