Григорий Котовский. Загадка жизни и смерти
Теперь, в 1937 году, когда Тухачевский так трагически погиб в Москве, я допускаю, что он мог быть атеистом, циником, но умным, решительным и патриотически мыслящим человеком. А то, что с ним заодно действовал и погиб Эйдеман, этот честнейший патриот – в моих глазах, для Тухачевского, – большая рекомендация. И теперь я даже сожалею, что тогда не допустила к Алексею Алексеевичу. Бог весть о чем он с ним хотел говорить.
Еще в 1934 г. 20-го июня в «Последних Новостях» читала статью Филиппа Амилэта, посвященную, в консервативном «Ожур» – новому русскому национализму, в которой он, между прочим, приводит слова Тухачевского, будто бы обращенные к своим подчиненным офицерам: «Православный ли крест или красное знамя – не в этом дело. Всегда ведь мы служим России». А в 1918 году Алексей Алексеевич говорил генералу Марксу: «Не все ли равно какого полка. Только бы за Россию, во имя России». Это говорил еще в 1918 году Брусилов. Если теперь Тухачевский эту мысль повторяет, то и слава Богу, ибо это показывает, что время подходит, когда многие мысли и упования Алексея Алексеевича вспомнятся.
Тем более жалко, что тогда я не пустила Тухачевского к Алексею Алексеевичу, ибо теперь он погиб за Россию. А может быть только за свою власть?
Это все равно – только бы за водворение порядка в ней!» (ГАРФ, ф. 5972, оп. 1, д. 22а, л.л. 161об–166).
А сейчас самое время подумать, как могла сложиться судьба Котовского, если бы пуля М. Зайдера не оборвала его жизнь. Разделил ли бы он печальную судьбу Тухачевского? Думаю, шансы на это были пятьдесят на пятьдесят. К группировке Тухачевского Григорий Иванович прямо не принадлежал, хотя вполне успешно работал вместе с ним при подавлении Антоновского восстания. О характере его отношений с Якиром, который в дальнейшем стал одним из ближайших к Тухачевскому людей, трудно сказать что-то определенное. Вряд ли между ними в действительности была такая серьезная антипатия, как это утверждала вдова Котовского в 1937 году, явно ориентируясь на тогдашнюю политическую конъюнктуру. Без согласия Якира Котовский не мог бы командовать бригадой в 45-й дивизии, да и в дальнейшем он долгое время оставался в его подчинении. Без положительной характеристике со стороны Якира вряд ли могла продолжаться дальнейшая карьера Котовского в Красной Армии. В то же время, Котовскому довелось служить и в Первой Конной Армии вместе с Буденным и Ворошиловым. Да и Сталин, как член Реввоенсовета Юго-Западного фронта, лично знал Котовского и, похоже, искренне сожалел о его гибели. Дальнейшая судьба Котовского зависела бы от того, к какой группировке в руководстве Красной Армии он бы примкнул – группировке Тухачевского или «конармейской» группировке Ворошилова – Буденного. В первом случае его гибель в 1937 году не вызывала бы сомнений. Но у Котовского было не меньше, а, пожалуй, даже больше шансов оказаться в «конармейской» группировке, особенно учитывая внимание к нему Сталина. Но и в этом случае нельзя было с уверенностью сказать, что благополучно миновал бы эпоху террора 1937–1938 годов. Ведь Григорий Иванович был человеком самостоятельным и горячим. И трудно понять, как повел бы он себя в период массового голода 1932–1933 года, особенно больно ударившего по Украине. Одно дело – беспощадно подавлять крестьянское восстание в далекой Тамбовской губернии. И совсем другое – наблюдать, как от голода пухнут твои вчерашние боевые соратники в Бессарабской коммуне, как молдавские и украинские крестьяне Молдавской Советской Республике ищут спасения от голода в «боярской» Румынии и гибнут от пуль доблестных советских пограничников. Как мы помним, голодомор 1932–1933 годов вызвал разочарование в Советской власти соратника Котовского Николая Криворучко, который, правда, на открытое выступление против политики Москвы не решился и пытался утешить тем, что это перегибы украинских властей, которых в Кремле еще могут поправить. Эти разговоры бедняге припомнили в 1938 году. Котовский же мог разговорами не ограничиться, а решиться на восстание. В том случае он либо был бы расстрелян тогда же, в 1932 году, или уволен из армии и со всех более или менее значительных должностей и все равно расст релян в 1937–1938 годах. Но могло случиться и так, что в период голодомора Котовский оказался бы далеко от родных мест, и об ужасах голода в советской Молдавии знал бы только понаслышке. Возможно, тогда он бы сохранил верность Сталину и имел бы возможность благополучно миновать чистки второй половины 30-х годов. В этом случае Великую Отечественную войну командующим одним из военных округов. Трудно сказать, окончил ли бы он к тому времени академию. Вероятно – нет, поскольку его деятельной натуре претила систематическое сидение за учебниками и картами. Вероятнее всего, он разделил бы судьбу тех «конармейцев», которые мыслили в основном категориями гражданской войны и не слишком удачно вписались во Вторую мировую. Яркий пример тут – генерал Яков Тимофеевич Черевиченко, командовавший в июне 1941 года войсками Одесского военного округа. Эту должность вполне мог бы занимать и Котовский, останься он жив. В годы войны Черевиченко особо разгромных поражений не имел. Но и громких побед тоже, так и оставшись генерал-полковником, а с должности командующего армии и Южным фронтом постепенно спустился до должности командира стрелкового корпуса, с которым брал Берлин. Только назначили его на эту должность 27 апреля 1945 года. А начиная с сентября 1943 года Яков Тимофеевич командных должностей на фронте не занимал, а командовал тыловым военным округом или находился в распоряжении Ставки и штабов различных фронтов. Вполне так же мог сложиться и боевой путь Котовского. В этом случае он бы, скорее всего, умер бы в звании генерал-полковника, и остался бы он в памяти лишь как один из многих героев гражданской войны, и фильмов бы о нем не снимали, и песен не пели. Впрочем, не исключен и другой вариант. Григорий Иванович после 1925 года серьезно занялся бы военной наукой и в Великую Отечественную войну проявил бы полководческие способности, которые ему так и не довелось проявить в гражданской войне. Тогда бы он наверняка закончил бы войну маршалом и Героем Советского Союза, но воспринимался бы уже в общественном мнении прежде всего как герой Великой Отечественной, а не гражданской войны. И все равно даже тогда у Котовского не было бы той всенародной славы, которую обеспечила ему короткая, но яркая биография и трагическая гибель в возрасте 44 лет.
После смерти: жизнь семьи
Жизнь вдовы Котовского, оставшейся с сыном Гришей и родившейся уже после смерти отца дочерью Лелей (Еленой), отнюдь не была безоблачной. Ведь никакого материального наследства или денежных накоплений Григорий Иванович им не оставил.
2 мая 1936 года Ольга Петровна сообщала Шмерлингу: «Гриша учится в русской 13-й школе. Ни одного «…» все отлично. Кончает 6-ой класс. Леля – все отлично в 3-м классе русской 25 школы. Оба пионеры, звеньевые пионер. отряда им. Котовского. Гриша в Учкоме – уважаемое лицо. У Гриши масса работы, сочинение он перешлет позднее. Сообщаеми Вам большую новость – у нас с 20/IV рояль Шрёдера. Купили за 3500 руб. Две тысяси внесли, а остат. в рассрочку. На полгода закабалилась, продать нечего, чтобы сколотить тысченку. Лелечка все свое время свободное проводит за роялем. В балете занимается, а как не знаю, очевидно хорошо если она переведена в числе 3-х из 40 во вторую группу еще с самого начала». Вдова Котовского и ее сестра Елизавета делали все, чтобы дать детям хорошее образование и воспитать их в любви к своей родине и к своему отцу, которого они не могли помнить.
На долю Григория Григорьевича Котовского выпали тяжелые испытания. Перед Великой Отечественной войной он поступил на исторический факультет и специализировался по истории России. Началась война. Сына Котовского призвали в армии и направили в Ленинградское училище ВМФ, эвакуированное в г. Энгельс Саратовской области – бывшую столицу республики немцев Поволжья. После окончания училища лейтенанта Г. Г. Котовского направили командиром зенитно-пулеметного взвода в Севастополь. Тяжелораненым, он при взятии немцами Севастополя был захвачен в плен. О дальнейшем пусть расскажут его письма.
19 мая 1945 года, освобожденный из немецкого лагеря, Григорий Григорьевич писал семье Шмерлингов из города Бодё в Северной Норвегии: «Я жив! Благодаря Великой Победы я возвращен к жизни, спасен на краю пропасти. Много писать не могу. В Севастополе в звании лейтенанта ВМФ командовал взводом. Там 2.7.42 раненый попал в плен. Лагерь-лазарет Кировоград – Смела – Германия (Штаргард) – с 15.3.43 Норвегия – мой путь в плену. С 1.4.45 в особом (штрафном) лагере в Бодё.
Жизнь сейчас удовлетворительна. Горю желанием снова обнять Маму, Тюшку и Лёличку.».
А 13 июля 1945 года он писал Шмерлингу и его жене Галине уже из эшелона, остановившегося под Москвой: «Кратенько о себе: 15.7.41 г. я по моб[илизации]. уехал в Ленинград, где был направлен в Уч[илище] ПВО ВМФ, по окончании которого 5.5.42 г. получил звание лейтенанта и был направлен на фронт в Севастополь, куда прибыл 28.5.42 г. Там всю оборону командовал пульвзводом.
30.6.42 г. был ранен в ногу и привезен в эвакогоспиталь в Камышовой бухте (Севастополь). 2.7.42 г. госпиталь был занят немцами. Я попал в плен. До конца 42 г. находился в различных лазаретах военнопл. на Украине.
15.1.43 вывезли с этапом в Германию, откуда 21.3.43 попал в транспорте 1000 чел. в Сев. Норвегию под Нордкап, где пробыл до конца 44 г.
За антинемецкую работу в июле 44 г. был направлен в штрафную команду и приговорен к расстрелу, но вследствие капитуляции Финляндии нас штрафников вместе с остальными в/п привезли в г. Бодэ, где 1.4. 45 г. я был отправлен в Штрафлагерь. 10–14.5.45 80 штрафников должны были быть расстреляны, но 7.5. немцы капитулировали.
7.5–4.7.45–жизнь уже свободным в Норвегии. 4.7.45 выехали через Нарвик – Швецию – Финляндию – Выборг – в тыл в запасную дивизию, где пройдем «дезинфекцию» и формирование. Что дальше – не знаю. Немедленно напишу с места.
В плену жил под чужой фамилией (Ассовский. – это фамилия погибшего товарища, документы которого оказались у Григория Григорьевича. – Б. С.). Сообщите Маме и Лёличке, пожалуйста, обо мне».
А в следующем письме Шмерлингам от 18 июля, уже из запасного батальона, сын Котовского жаловался на жизнь: «Чувство радости «второго рождения» [отравляется] горечью положения бывшего пленного. Ведь мои сверстники уже капитаны, их грудь в орденах. Сверстники окончили в этом году МГУ и другие вузы, а у меня 3 года вычеркнуты из жизни. Плен это кошмар, это самая суровая школа жизни. Это испытание Человека, ибо там он гол как перст без «чинов и регалий».
Вот еще одна глава жизни человечества, прочтенная несколькими миллионами русских людей. Но ничего. Если будут драться с японцами, то, если возьмут, пойду туда».