В сухую погоду при глубине реки в метр-полтора, наши ролики, наверное, могли бы форсировать ее даже при взорванных мостах, под огнем врага прямо вброд. Возможно, это была бы еще одна бойня, подобная прорыву фронта севернее Орши, но мы могли бы хотя бы попытаться. Но не сейчас, когда целую неделю идут проливные дожди и даже незначительные речки вздулись, превратившись в мутные потоки. Уже в нескольких шагах от мощеной дороги начинается такая непролазная грязь, что в ней вязнут и садятся на брюхо не только нечаянно съехавшие в сторону грузовики, но и тяжелые «тройки» и «четверки». А ведь эти садисты-пришельцы (не подберу другого слова) приняли и дополнительные меры для того, чтобы сделать район непригодным к наступательным действиям. По нашу сторону речки они не только эвакуировали все население и разобрали дома в деревнях, но и перепахали местность тракторами на километр от своих позиций, не забыв про проселочные дороги. Когда разверзлись небесные хляби, вся эта пашня набухла водой и превратилась в некое подобие болота, в котором вязнет не только техника, но и солдаты, которые едва могут переставлять ноги в липкой грязи. При каждом шаге по такой местности на сапоги налипает ком килограммов в пять мокрой почвы, и человек чувствует себя так же, как муха на бумаге-липучке.
Но вот в полдень, после робкой попытки начать артподготовку уже потрепанной к тому времени артиллерией, войска дейчей наконец вылезли из окопов и под проливным дождем принялись делать то, что, по замыслу их командования, должно было изображать собой попытку прорыва фронта. И тут сказался еще один неприятный сюрприз, подготовленный оппонентам советским командованием. Крупнокалиберные пулеметы ДШК, директивно снятые из системы ПВО, где им было совершенно нечего делать, по причине отсутствия наличия в воздухе люфтваффе с превеликим удовольствием крошили вражеских саперов, в очередной раз попытавшихся соорудить хоть какие-нибудь переправочные средства для форсирования реки. И только энергичная деятельность достаточно больших групп солдат, одетых в мундиры цвета мышиных шкур, навлекала на себя артналет гаубичными осколочно-фугасными снарядами.
Увидев доктора пришельцев, я поняла, что передо мной еще одна полукровка. Мисс Иртаз Далер выглядела одновременно похожей и на человека, и на эйджел. Человеческого в ней было больше, чем эйджеловского, но в глаза все же бросались необычно удлиненные пропорции тела и укрупненная голова. Мне даже сложно было предположить, столько ей лет – тридцать (как казалось на глаз) или она постарше моей бабушки, которая была почти ровесницей мистера Линкольна…
– Я бы даже сказала, – поправила коллегу Ватила Бе, – что естественный ход событий вывернул эту теорию наизнанку. Теперь уже дейчи, натолкнувшись на квалифицированное и яростное сопротивление, чувствуют себя не совсем полноценными бойцами в сравнении с вашими солдатами, которые дерутся насмерть и отходят только по приказу. Но мы-то с вами знаем, что в безнадежном приграничном сражении только дурацкий приказ командующего Павлова на всеобщее отступление привел войска вашего Западного фронта к катастрофе. Если бы квалифицированное управление войсками началось с первых часов войны, то фронт сейчас проходил бы в другом месте. Быть может, по реке Березине, а может, и по линии укрепленных районов вашей старой границы.
Но боя как такового не получилось. Защитники были или полупарализованными (отчего двигались как вареные), или, свернувшись в позу эмбриона, лежали без чувств. Первым – удар прикладом по шее, чтобы понимали, что даже попытка сопротивления чревата большими проблемами, вторых – подобрать, поднять на носилки и вынести на свежий воздух для переправки по назначению. Собственно, батальон штурмовой пехоты для этой операции требовался потому, что, помимо захвата и уничтожения главного фигуранта, требовалось выгрести из его логова и штаб-квартиры Кейтеля огромное количество разного рода бумажных документов, которые требовалось упаковать, погрузить на шаттлы и отправить в Москву, чтобы с ними в дальнейшем занимались специалисты. И все время, пока будет идти вывоз документации, территорию «Вольфшанце» следовало удерживать от проникновения разного рода реваншистов, стремящихся освободить фюрера и сделать Германию снова великой.
После окончания очередных переговоров я вдруг почувствовала себя нехорошо. Накатила слабость, захотелось лечь под одеяло, укрыться с головой и спать, спать, спать. Что это? Неужели возраст в очередной раз дает о себе о себе знать? Или это так реагирует мой организм на обилие ошеломляющих впечатлений? Наверное, все вкупе.
Известие о том, что мы пойдем брать главное вражеское логово, после чего войне придет конец, наполнило нас радостью и оптимизмом. Мы – это батальон штурмовой пехоты, развернутый из моей роты. Местные солдаты, которые, сменяя друг друга, дрались вместе с нами в Минске, а потом попали в госпиталь, снова вернулись и встали в общий строй. Мои храбрые мальчики с седыми головами – они дрались рядом с нами, несмотря та то, что не имели необходимых для этого биологических адаптаций, специальной подготовки и защитного снаряжения. Скажу честно – там, в Минске, когда на каждого из наших было по десять дейчей и силы врага все время нарастали, потому что к нему постоянно подходила подмога, наши мальчики делом доказали, что они достойны гордого звания русских солдат.
– Нет, Ити, – сказала я, – это я тебя слушаю. Я хочу, чтобы ты рассказала о себе. Я хочу понять, что значит быть сибхой, хочу знать, какое у тебя было детство, чему ты радовалась и чему печалилась, испытываешь ли ты любовь и ненависть, и не обижают ли вас, таких маленьких, в мире больших людей.
Тут Сталин переглянулся с маршалом Шапошниковым – и начальник Генерального Штаба, совсем недавно вернувшийся к своим обязанностям, утвердительно кивнул.
Рассказ, старательно ею излагаемый, я слушала так, как маленький ребенок слушает волшебную сказку. И в этой сказке Ити была маленьким старательным эльфом – упорным и целеустремленным; в своей «службе» она видела весь смысл своей жизни, в ней было сильно развито чувство преданности Империи, а самое главное – она была вся целиком проникнута чувством причастности к ней как к чему-то великому и единственно правильному. Причем она не делала различия между собственно Империей (как конкретной общественной формацией и потерянной для нее безвозвратно родиной) и самой идеей Империи. Поразительно! Как хорошо, должно быть, было поставлено у них дело с идеологической обработкой… Впрочем, едва ли дело только в этом. Очевидно, все в их обществе и вправду устроено так, что все довольны своим положением… Но разве это вообще возможно?! Ведь всегда найдется кто-то, кто посчитает себя обделенным какими-либо благами или ущемленным в правах.
– Да, мистер президент, – подтвердил госсекретарь Корделл Халл, – это действительно ультиматум, не оставляющий нам права выбора. Все выглядит так, будто пришли взрослые и поставили непослушных детишек в угол. Наше положение даже хуже, чем у джапов, которых мы прижали своим эмбарго. Они хотя бы могут сохранить лицо, а мы такой возможности лишены.
– На что жалуетесь, достопочтенная миссис Перкинс?
Мне надо было постараться сделать все в самом лучшем виде. Фрэнки высоко ценил мое мнение. Он доверял мне, хорошо зная мои сильные стороны.
«Ну вот, Ева, – сказала я себе, – теперь ты стала похожа на куклу. Глупую куклу из фарфора, проволоки, бумаги и папье-маше. Любой, кто этого пожелает, сможет раздеть и одеть тебя, отшлепать прутиком или поставить в угол. Суда по размерам и физической силе этих существ, любой из них сможет играть с тобой как с обычной игрушкой… Впрочем, для тебя мало что изменилось. Ведь для твоего фюрера ты тоже была глупой куклой, с которой можно было поиграться, а потом, когда надоест, отставить ее в угол. Разве не так?»
Мисс Далер оглядела мое распростертое на носилках тело, укрытое легким покрывалом, которое Ити заботливо подоткнула с боков, и участливо спросила на весьма архаическом английском языке (примерно времен королевы Елизаветы):
– Солдаты дейчей, – добавила с Полярного Лиса Ватила Бе, – просто отказываются идти в атаку, когда узнают, что на другой стороне фронта могут встретиться с имперской штурмовой пехотой и вашими солдатами, прошедшими выучку минского сражения. Тем более что ситуация для дейчей осложняется тем, что их войска оказались между молотом и наковальней: с одной стороны – ударная группировка генерала Рокоссовского, с другой – свежие части Красной Армии, занявшие долговременную оборону.
– Ну хорошо, – махнул рукой Штудент, – если у нас в Германии не будет ни комиссаров, ни колхозов, ни всеобщей национализации, то я согласен, что это один из наилучших выходов. Но при этом как же быть с фюрером, которому мы все давали присягу и клялись служить преданно и верно, как и подобает истинным солдатам Германии?
– Есть сведения, – вкрадчиво сказал Корделл Халл, – что внутренняя политика Советов в еврейском вопросе существенно меняется. Точнее, не так. Исходя из интернационализма имперского и советского руководства, можно сказать, что в СССР на новую высоту взошло искусство борьбы с троцкизмом и безродным космополитизмом. Рассказывают, что людей (не только евреев, а вообще крупных руководителей) пропускают через какой-то имперский аппарат, который показывает, насколько тот или иной человек верен идее и в то же время компетентен. Те кто отвечает нужным критериям, либо сохраняют свои посты, либо идут на повышение, а вот те, кому не повезло, исчезают, и их больше никто не видит, по крайней мере, в Москве… Так что мы думаем, то в ближайшее время вокруг большевистского вождя образуется тесный круг соратников и единомышленников, в котором уже не будет места ни одному случайному человеку.
Фюреру германской нации, задыхающемуся от приступов бессильной ярости, уже слышался сатанинский хохот, доносящийся с небес, – и в этот момент в бункере неожиданно погас свет и почти одновременно, приглушенные толщиной двухметровых[22] бетонных стен, едва слышно завыли сирены тревоги. Ярость тут же сменилась холодным потом и дрожью, пробивающей до самых печенок. Гитлеру сразу стало ясно, что его время вышло, и та сила, которая уже сломала все его планы, теперь явилась за ним самим, чтобы забрать в свой ужасный плен. Именно плена он боялся больше всего. Там его будут пытать и унижать, заставляя смотреть на то, как гибнет его любимое детище – Третий Рейх великой германской нации, а его месте под солнцем пышно распускается дикая славянская стихия…
ebooksa