«Конечно, имя Солженицына войдёт в литературу, в историю – как имя одного из благороднейших борцов за свободу – но всё же в его правде есть неправда: сколько среди коммунистов было восхитительных, самоотверженных, светлых людей – которые действительно создали – или пытались создать – основы для общенародного счастья. Списывать их со счёта истории нельзя, также как нельзя забывать и о том, что
Но вообразим, какую реакцию на этот по сути подвиг Твардовского надо было бы ожидать от обласканного недавного сидельца, на которого, словно по волшебству, свалилось неожиданное счастье сделаться известным на всю страну писателем? Естественную для всякого нормального человека благодарность?
Увы, было другое. Ответом явились завышенная самооценка и совершенно нереальные в то время, безответственные, граничащие с неподражаемой наглостью (думаю, тут уже был обоснованный расчёт на помощь извне) требования:
– немедленно публиковать всё, что выходит из – под его пера;
– чтобы эта самая, пошедшая ему на послабления, власть вообще перестала существовать в пространстве литературы (письмо в СП).
Всё это очень напоминало небезызвестную старуху, возжелавшую быть владычицей морскою…
Для Твардовского же наступили тяжёлые времена, что усугубило его привычку к выпивке и, надо думать, свело его раньше срока в могилу.
Что касается новоявленной знаменитости… По всему было видно, что добрых чувств в ней сохранилось маловато. Есть свидетельства, что она искала сближения с Шолоховым, даже не гнушалась лестью (должно быть, хотелось ей услыхать похвалу от всемирно известного писателя). Но встретив его холодность, позднее отомстила содействием публикации в Париже клеветнической статьи о «плагиате».
Листаю дневник Чуковского августа 1967 года. И вижу, что я не ошибся в оценке поведения Солженицына в то время. Корней Иванович пишет:
«Сегодня (6 августа, Переделкино) завтракал с Солженицыным. Он сияет… Великолепно рассказал, как в Союзе Писателей почтительно и расстерянно приняли его в кабинете Федина – Воронков, Марков, Соболев <…> все лебезили перед ним. «Не мешает ли вам форточка? Не дует ли?» Когда он попросил воды, тотчас же в комнату были внесены подносы со стаканами чаю и обильными закусками. <…>
Он чувствует себя победителем. И утверждает, что вообще государство в ближайшем будущем пойдёт на уступки… Походка у него уверенная, он источает из себя радость.»
Приведенная цитата рождает череду простых впечатлений:
– можно быть уверенным в правде изложенного, ибо, как известно, Чуковский всегда феноменально точен в передаче того, что услышал;
– в руководстве СП в самом деле на какой – то момент воцарилась растерянность;
– как от хорошей порции водки, хмельная эйфория охватила всё существо Солженицина.
Вообще читать дневник старого мэтра очень интересно.
«Катаев едет в Париж на чествование Бодлера – и уже месяц готовится: сочиняет речь о Бодлере.»
Спрашивается, на кой чёрт нам этот Бодлер? Когда, уже в семидесятых, явится на свет у самого Катаева истинное наше роскошество в «Алмазном венце…»? Ну да, разве что проехаться да проветриться… Париж однако.
«Какая мутная, претенциозная чушь набоковское ″Приглашение на казнь″. Я прочитал 40 страничек и бросил.»
19.03