Набожный христианин, он надеялся однажды обрести то, что называл «Садом Господним»[157]. Хотя на «Вейджере» должны были проводить воскресные богослужения, Балкли жаловался, что «молитвой на борту совершенно пренебрегали»[158], а в военно-морском флоте «отправление религиозных обрядов с должной торжественностью совершается так редко, что за многие годы службы мне известен всего лишь один подобный пример». Он взял с собой книгу «Образец христианина, или Трактат о подражании Иисусу Христу», и казалось, что на чреватое опасностями путешествие он, по крайней мере отчасти, смотрел как на способ приблизиться к себе и, что важнее, к Богу[159]. Библия учит, что страдание может «заставить человека познать себя», но в этом мире искушений «земная жизнь человека – это война»[160].
Несмотря на свою веру, а может, благодаря ей Балкли освоил черную магию артиллерийского дела и был преисполнен решимости превратить «Вейджер», если воспользоваться одним из любимейших его выражений, «в ужас всех его врагов»[161]. Он знал точно определенную точку на гребне волны, когда команда должна открыть огонь. Он умело смешивал содержимое картузов и набивал снаряды зернистым порохом, а когда нужно, выдергивал запалы зубами. Но самое главное – он ревностно охранял доверенные ему боеприпасы, зная, что их попадание в небрежные или мятежные руки может уничтожить корабль изнутри. В военно-морском наставлении 1747 года подчеркивалось, что комендор должен быть «трезвым, осмотрительным, честным человеком»[162], и это описание – подлинный портрет Балкли, в особенности уточнение, что немало самых лучших комендоров пришли с «самой низкой должности на борту, поднявшись до высокого служебного положения благодаря чистому усердию и трудолюбию»[163]. Балкли был настолько умелым и заслуживающим доверия, что, в отличие от большинства комендоров на военных кораблях, был назначен вахтенным офицером «Вейджера». В дневнике он с оттенком гордости записал: «Хотя на корабле я и служил комендором, на протяжении всего похода я был вахтенным офицером»[164].
Балкли, по замечанию одного морского офицера, казался прирожденным лидером. Тем не менее он застрял на своей должности. В отличие от гардемарина Джона Байрона или их нового капитана Джорджа Мюррея, в его жилах не текла голубая кровь. У него не было знатного отца или могущественного покровителя, способного проложить ему дорогу на квартердек. Он мог быть выше Байрона по званию – и служить ему Вергилием в лабиринтах военного корабля, – но все равно стоял на несколько ступеней ниже в социальной иерархии. Конечно, комендоры становились лейтенантами или капитанами, однако это было редкостью. Вдобавок чересчур прямолинейный и слишком независимый Балкли к начальству не подлизывался, считая это «недостойным» поведением[165]. Как заметил историк Николас Роджер, «в освященной веками английской традиции специалисты оставались на своих местах, а командовали “королевские офицеры”, получившие исключительно морское образование»[166].
Не вызывает сомнений, что Балкли был физически силен. Однажды он подрался с приспешником тиранившего «Вейджер» боцмана Джона Кинга. «Он вынудил меня защищаться, и я его быстро приструнил»[167], – записал в дневнике Балкли. Однако никаких сведений о внешности Балкли, о том, высоким он был или коренастым, лысым или густоволосым, светло- или темноглазым, до нас не дошло. Ему было просто не по карману заказать портрет знаменитому художнику Джошуа Рейнолдсу, позируя в парадной форме и напудренном парике, как могли и позволили себе Ансон, Байрон и гардемарин «Центуриона» Огастес Кеппел. (Кеппел на портрете предстал в классическом образе Аполлона – он идет по берегу вдоль вздымающегося пеной морского прибоя.) Прошлое Балкли тоже во многом неясно, точно оно, как и его мозолистые руки, замарано смолой. В 1729 году он женился на некой Мэри Лоу. У них родились пятеро детей: старшей, Саре, было десять, а младшему, Джорджу Томасу, – меньше года. Жили они в Портсмуте. Это все, что известно о молодости Балкли. В нашем повествовании он всплывает наподобие одного из прибывших на американский фронтир поселенцев без яркой предыстории – человеком, ценимым только за свои поступки здесь и сейчас.
Тем не менее некий отблеск сокровенных мыслей Балкли нам доступен, в силу того что он умел писать – и писал хорошо. В отличие от других старших офицеров, ему не вменялось в обязанность вести бортовой журнал, но он все равно делал записи для себя. Бортовые журналы – тома[168], писанные на толстых листах бумаги гусиным пером и чернилами, а порой, когда корабль качало, смазанными или размытыми брызгами морской воды, были разграфлены на столбцы, где ежедневно отмечались направление ветра, местонахождение или курс корабля и любые «замечательные наблюдения и происшествия». Записи требовалось вести обезличенно, точно дикие стихии можно унять, кодифицируя их. Даниэль Дефо сетовал, что бортовые журналы моряков часто представляли собой всего лишь «утомительные отчеты о том… сколько лиг[169] пройдено за день, откуда дул ветер и когда он дул сильно, а когда – слабо»[170]. Тем не менее эти «дневники наблюдений» обладали некоторой повествовательной динамикой, имели завязку, кульминацию и развязку, множество сюжетных линий и неожиданных поворотов. Некоторые писари и вовсе вели весьма личные заметки. Балкли в одном из своих бортовых журналов переписал строфу стихотворения:
После плавания капитан корабля передавал вахтенные журналы Адмиралтейству. Это была бесценная для ведомства информация – настоящая энциклопедия морей и неизвестных прежде земель. Ансон и его офицеры часто сверялись с вахтенными журналами тех немногих моряков, которые отважились обогнуть мыс Горн.
Более того, эти «журналы памяти»[172], как их назвал один историк, содержали записи о любых неоднозначных поступках или несчастных случаях, имевших место во время плавания. В случае необходимости журналы представляли в качестве доказательств в военно-морских трибуналах, иногда от них зависели карьеры и жизни. Трактат XIX века о практическом мореплавании советовал «каждый вахтенный журнал вести аккуратно и избегать любых вставок и подчисток, потому что оные всегда вызывают подозрения»[173]. И далее: «Записи после каждого события надо производить как можно скорее, и не следует писать ничего такого, чего вы не хотели бы придерживаться в суде».
Нередко бортовые журналы становились основой популярных приключенческих рассказов[174]. Спрос на «морские байки» все возрастал, подпитываемый развитием станочного книгопечатанья, растущей грамотностью и извечным любопытством ко всему неизведанному. В 1710 году граф Шефтсбери заметил, что рассказы о море «в наши дни – это то же самое, что рыцарские романы для наших предков»[175]. Книги, разжигавшие пылкое воображение таких юношей, как Байрон, обычно нередко были не чем иным, как переработкой бортового журнала, щедро приправленной измышлениями автора.
Балкли свой бортовой журнал издавать не планировал – подобные развлечения были в моде у высших офицеров или людей определенного положения и класса. Тем не менее, в отличие от казначея «Триала» Лоуренса Милькампа, признавшегося в своем журнале, насколько ему «не по плечу»[176] задача «написания следующих страниц», Балкли наслаждался, описывая то, что видел. Это даровало ему голос, даже если голос этот, кроме него, никто никогда не услышит.
Однажды ранним ноябрьским утром, вскоре после того как Балкли и сотоварищи вышли с Мадейры, впередсмотрящий с мачты заметил на горизонте парус. Он поднял тревогу: «Вижу корабль!»
Ансон позаботился, чтобы все его военные суда сблизились для быстрого формирования боевой линии[177] – корабли равномерно, цепью выстраивались друг за другом, консолидируя силы и защищая наиболее слабые звенья. Обычно два флота начинали бой именно в этом построении[178], однако постепенно оно менялось, апофеозом чего в 1805 году стал Трафальгар, где вице-адмирал Горацио Нельсон бросил вызов жесткой боевой линии, чтобы, по его словам, «удивить и сбить с толку противника» и «тот не понял бы моих намерений»[179]. Во времена Ансона искушенные капитаны тоже часто скрывали свои намерения, используя уловки и обман. Капитан мог подкрасться в тумане и встать с наветренной стороны от противника, перекрывая ему ветер. Или изобразить, что терпит бедствие, прежде чем напасть. Или притвориться другом, возможно, подняв иностранный флаг, чтобы атаковать в упор.
После того как наблюдатель Ансона заметил судно, необходимо было определить, друг это или враг. Один моряк с протокольной точностью описал события, последовавшие за обнаружением неопознанного корабля. Капитан бросился вперед и крикнул впередсмотрящему:
– Эй, на грот-мачте![180]
– Сэр!
– Как он выглядит?
– С прямым парусным вооружением, сэр.
Капитан потребовал тишины на носу и на корме и некоторое время спустя крикнул еще раз:
– Эй, на грот-мачте!
– Сэр!
– Как он выглядит?