Эскадра бросила якорь в гавани, и Ансон немедленно отправил на берег сотни больных. На ближайшей поляне разбили лагерь – соорудили палатки из старых парусов. Пока хирурги и юнги-лоблолли пытались помочь больным, Балкли, Байрон и другие охотились на обезьян и кабанов и на то, что лейтенант Филип Сумарес описал как «очень необычную птицу[199], прозванную тукан, оперение у нее красно-желтое, а длинный клюв напоминает панцирь черепахи». Моряки также обнаружили обилие лекарственных растений. «Кажется, что оказался в аптеке»[200], – удивленно заметил лейтенант. Однако болезнь хватки не ослабила, и на острове умерло не менее восьмидесяти матросов и юнг. Их погребли в неглубоких песчаных могилах[201]. В рапорте Адмиралтейству Ансон отметил, что, с тех пор как эскадра покинула Британию, из 2000 моряков погибло не менее 160 человек. А флот еще даже не начал самую опасную часть пути.
Балкли провел на острове Рождество. В тот день умерли трое моряков, что омрачило торжество, и каким бы ни было празднование, оно было настолько незначительным, что никто из участников не упомянул об этом в своих журналах. На следующее утро моряки приступили к привычным делам – пополняли припасы, ремонтировали мачты и паруса, мыли палубы уксусом. Внутри корпусов жгли древесный уголь, чтобы выкурить тараканов и крыс, – эту процедуру преподаватель Томас описал как «абсолютно необходимую, поскольку эти твари крайне отвратительны»[202]. 18 января 1741 года на рассвете эскадра двинулась к мысу Горн.
Вскоре людей захлестнул оглушающий шквал – первый намек на грядущую зловещую непогоду. На разведывательном шлюпе восемь молодых матросов поднимались наверх убрать парус, когда на ветру лопнула мачта, катапультировав их в море. Семерых, хотя все они, по словам Милькампа, были «в ужасающих порезах и синяках»[203], удалось спасти. Восьмой запутался в щупальцах такелажа и утонул.
Когда буря стихла, Балкли заметил, что нигде нет «Перла» капитана Денди Кидда. «Мы потеряли корабль из виду»[204], – записал он в своем журнале. В течение нескольких дней он и его коллеги искали «Перл», но судно исчезло вместе с людьми. Почти месяц все были уверены, что случилось худшее. Затем, 17 февраля, впередсмотрящие заметили торчащие в небе корабельные мачты. Ансон приказал матросам с «Глостера» отправиться в погоню, но «Перл» умчался прочь, как будто его команда их боялась. Наконец «Глостер» догнал «Перл», и его офицеры рассказали, почему они так осторожничали. Несколькими днями ранее, ища эскадру, они обнаружили пять военных кораблей, на мачте одного из которых развевался широкий красный вымпел, означающий, что это флагман Ансона. В волнении «Перл» помчался к флоту, но пока его команда спускала баркас, чтобы выслать отряд поприветствовать коммодора, кто-то крикнул, что вымпел выглядит не совсем правильно. Корабли принадлежали не Ансону – это была испанская армада во главе с Писарро, изготовившего копию вымпела Ансона. «Когда мы распознали обман, они приблизились к нам на расстояние выстрела»[205], – докладывал офицер «Перла».
Моряки «Перла» немедленно подняли паруса и попытались бежать. Пять кораблей пустились в погоню за одним, на «Перле» принялись выбрасывать за борт тонны припасов – бочки с водой, весла, даже баркас, – чтобы расчистить палубы для боя и идти быстрее. Вражеские корабли с заряженными орудиями приближались. Постоянно меняющееся перед «Перлом» море потемнело и покрылось рябью – люди опасались, что внизу скрывается риф. Поверни корабль назад, испанцы стерли бы его в порошок, а продолжи движение, он мог сесть на мель.
Писарро дал своим кораблям сигнал остановиться. «Перл» ушел вперед. Когда он пересекал рябь, люди на борту приготовились к удару, к крушению, но не произошло ни толчка. Даже малейшего содрогания. Воду просто-напросто взбудоражили нерестящиеся рыбы, и корабль проскользнул над ними. Армада Писарро возобновила погоню, но «Перл» ушел слишком далеко и скрылся в темноте.
Балкли и его коллеги оценивали последствия этой встречи. Как справиться с потерей провизии? Насколько далеко армада Писарро? И тут один из офицеров на «Перле» доложил Ансону, что за время их разлуки произошло еще кое-что. «Ваша честь, с прискорбием сообщаю, – сказал он, – что наш командир, капитан Денди Кидд, умер от лихорадки»[206]. Балкли знал Кидда еще со времен «Вейджера», он был прекрасным капитаном и добрым человеком. Согласно журналу одного офицера, незадолго до смерти Кидд ободрил своих людей, назвав «храбрыми парнями»[207], и умолял их быть послушными своему следующему командиру. «Я долго не проживу, – пробормотал он. – Надеюсь, я примирился с Богом». Беспокоясь о судьбе пятилетнего сына, о котором, казалось, больше некому позаботиться, он выразил свою последнюю волю и составил завещание, отложив деньги мальчику на образование и «продвижение в свете»[208].
Смерть капитана Кидда спровоцировала очередную смену капитанов. Балкли сказали, что недавно назначенный командиром «Вейджера» Мюррей вновь идет на повышение – на сей раз на должность капитана более крупного «Перла». Что до «Вейджера», у него будет еще один новый начальник, человек, никогда не командовавший военным кораблем, – Дэвид Чип. Люди задавались вопросом, а ведомо ли Чипу, как капитану Кидду и коммодору Ансону, что секрет командования заключается не в том, чтобы тиранить людей, а в том, чтобы убеждать, воодушевлять их и им сочувствовать, или же он будет одним из тех деспотов[209], что правят плетью.
Балкли редко давал волю эмоциям и на страницах своего журнала хладнокровно отметил такой поворот событий, словно очередное испытание в этой вечной «войне в земной юдоли». (Как сказано в его книге о христианстве, «как вознаградится терпение твое, если с тобой не случится беда?»[210].) И все же в его записях упомянута одна тревожная подробность: на смертном одре капитан Кидд пророчествовал об экспедиции: «Она закончится нищетой, паразитами, голодом, смертью и разрушениями»[211].
Часть вторая
Навстречу шторму
Глава четвертая
Счисление пути
Когда Дэвид Чип ступил на борт «Вейджера», офицеры и команда корабля собрались на палубе, отдавая все положенные капитану военного корабля почести. И все-таки неизбежно закрадывалось беспокойство. Пока Чип внимательно разглядывал свою новую команду, в том числе энергичного комендора Балкли и исполненного рвения гардемарина Байрона, матросы присматривались к нему. Он уже не один из
Впрочем, пока было не до философствования – надо управлять кораблем. С помощью преданного стюарда Питера Пластоу Чип быстро устроился в своей большой просторной каюте, свидетельстве его новообретенного статуса. Спрятал рундук, хранивший ценное письмо Ансона, в котором коммодор назначал его капитаном «Вейджера». Потом собрал команду и встал перед ней на квартердеке. В его обязанности входило зачитать «военный кодекс»[214] – тридцать шесть статей, регулирующих поведение членов экипажа на борту. Он пустился в обычное монотонное перечисление – никаких ругательств, никакого пьянства, никакого богохульства, – пока не дошел до статьи девятнадцать. Ее слова обрели для него новый смысл, когда он произнес их со всей решительностью: «Ни одному состоящему на службе в военно-морском флоте или принадлежащему к военно-морскому флоту лицу не дозволяется произносить какие-либо слова подстрекательства или мятежа… под страхом смерти».
Чип начал готовить «Вейджер» к переходу вокруг мыса Горн[215], бесплодного скалистого острова, отмечающего самую южную оконечность Америки. Поскольку дальние южные моря – единственные непрерывно текущие вокруг земного шара воды, они аккумулируют огромную мощь, их волны, перемещаясь из океана в океан, проходят более двадцати тысяч километров. Достигая наконец мыса Горн, они оказываются сдавленными в сужающемся коридоре между самыми южными американскими мысами и самой северной частью Антарктического полуострова. Эта воронка, известная как пролив Дрейка, делает поток еще напористее. Эти течения не только самые протяженные на Земле, но и самые сильные – они переносят свыше одиннадцати миллионов кубических метров воды в секунду, что более чем в шестьсот раз превосходит сток реки Амазонки. А еще ветры. Постоянно хлещущие в восточном направлении от Тихого океана, где им не мешает суша, они разгоняются до ураганной силы и могут развивать скорость до 320 километров в час. Широты, в которых они дуют, моряки называют именами, отражающими возрастающую силу ветра: ревущие сороковые, неистовые пятидесятые и пронзительные шестидесятые.
Внезапное обмеление морского дна в этом районе – его глубина поднимается от четырехсот до едва ли девяноста метров – порождает волны пугающей высоты. Эти «валы мыса Горн» могут превосходить двадцатисемиметровую мачту. Бывает, волны приносят отколовшиеся от пакового льда смертоносные айсберги. А столкновение холодных фронтов с Антарктики и теплых с экватора порождает замкнутый круг ливня и тумана, снега с дождем и гроз.
Когда в XVI веке британская экспедиция[216] обнаружила эти воды, она потерпела крах в битве с тем, что капеллан на борту назвал «самым безумным морем»[217]. Обошедшие мыс Горн заплатили огромным количеством жизней. Погибших экспедиций – потерпевших кораблекрушение, затонувших, исчезнувших – было настолько много, что большинство европейцев вообще отказались от этого маршрута. Испания предпочитала доставлять грузы к одному побережью Панамы, а потом тащить их свыше восьмидесяти километров по душным болезнетворным джунглям к кораблям, ожидающим на противоположном берегу. Что угодно, лишь бы не искушать Горн.
Обошедший мыс Герман Мелвилл в «Белом Бушлате» сравнил этот поход с нисхождением в дантовский Ад. «На краю света летописей не ведут, – писал Мелвилл, – …поломанный рангоут и обрывки вант и корпусов лишь напоминают о древней как мир истории – о кораблях, ушедших в море и никогда уже более не вернувшихся. – И продолжал: – Недоступный мыс! Как бы вы ни подходили к нему, с оста или с веста, в фордевинд, в галфвинд или в бакштаг, – мыс Горн остается мысом Горн… Сжалься, Господи, над моряками, женами их и малыми детьми»[218],[219].
На протяжении многих лет моряки пытались найти красивое и точное название для этого кладбища в глубинах океана. Одни называют его «Ужасом», другие – «Дорогой мертвецов». Редьярд Киплинг окрестил его «слепой ненавистью Горна»[220].