Вдруг набежали черные тучи, закрыв солнце. Завыл ветер, поднялись яростные волны. Носы кораблей, в том числе окрашенный алым лев «Центуриона», ныряли в глубокие провалы, а затем молитвенно вздымались к небесам. Паруса трепетали, канаты рвались, а корпуса скрипели так, будто вот-вот расколются. Хотя другие корабли постепенно продвигались вперед, тяжелогруженный «Вейджер» подхватило яростным течением и повлекло на восток, к Земле Статен. Он едва не разбился вдребезги.
Эскадре не оставалось ничего другого, как беспомощно за этим наблюдать. Выкрикивая команды, Чип созвал на свой пост всех самых умелых людей «Вейджера». Чтобы убавить паруса, марсовые поднялись на качающиеся мачты. Один из переживших шторм матросов на реях вспоминал: «Сила ветра буквально перехватывала дыхание. Забравшись на рей, ноги на тросе-футропе, мы цеплялись за все, за что только могли. Нам приходилось отворачиваться, чтобы перевести дух, потому что ветер просто забивал воздух нам в глотки. Капли дождя обжигали наши лица и голые ноги. Было почти невозможно открыть глаза»[253].
Чип приказал матросам на реях свернуть самые верхние паруса и зарифить грот. Ему требовался идеальный баланс: достаточно парусов, чтобы отвести корабль от скал, но при этом не допустить, чтобы судно опрокинулось. Сложная задача. Но еще сложнее добиться слаженной работы экипажа. Каждый должен был действовать безупречно. К счастью, лейтенант Бейнс проявил несвойственную ему решительность, надежный артиллерист Балкли показал мастерство моряка, ребячливый гардемарин Байрон осмелел и помог своему приятелю Генри Козенсу, боцман Джон Кинг держал команду на своих постах, рулевые маневрировали зажатым в тисках течений носом, баковые управляли парусами, а плотник Джон Камминс и его помощник Джеймс Митчелл всеми силами старались предотвратить повреждения корпуса. Даже неопытные матросы на шкафуте подобрались перед лицом стихии.
В лицо стоящему на квартердеке Чипу летели ледяные брызги, а он собирал силы этих людей, пытаясь спасти корабль.
В отличие от военных триумфов, победы над зачастую куда более опасными природными стихиями не даруют почестей и не приносят ничего, кроме того, что один капитан назвал гордостью корабельной команды за выполнение жизненно важного долга. Байрон дивился тому, что они оказались «на волосок от крушения о скалы»[255] и, тем не менее, «приложили все усилия, чтобы выправиться и восстановить положение». Видавший виды Балкли оценил Чипа как «отличного моряка», добавив: «Что касается личной отваги, никто из команды не выказал ее в большей мере»[256]. В этот момент люди испытали подлинный прилив радости. Чип стал тем, кем он всегда себя представлял, – властелином моря.
Глава пятая
Буря в сердце бури
Шторм истязал корабли днем и ночью. Джон Байрон с благоговением смотрел на бьющиеся о «Вейджер» волны, раскачивавшие 38-метровое судно точно жалкую вёсельную лодку. Вода сочилась сквозь швы корпуса, нижние палубы оказались затоплены, офицерам и матросам пришлось покинуть свои гамаки и койки, «защищенное от погоды» царство исчезло. Пальцы моряков горели от мокрых канатов, и мокрых реев, и мокрых вант, и мокрого руля, и мокрых трапов, и мокрых парусов. На теле промокшего от проливных дождей и волн Байрона не было ни одной сухой нитки. Казалось, все текло, скукоживалось, разлагалось.
В марте 1741 года, когда эскадра пробивалась сквозь воющую тьму к неуловимому мысу Горн, Байрон пытался устоять на посту. Он расставлял ноги, как ковбой-гаучо, и цеплялся за что-нибудь, чтобы его не выбросило в пенящееся море. В небе сверкнула молния – на миг все озарило светом, но тут же тьма вновь поглотила мир. Становилось все холоднее – и вот уже дожди превратились в снег с дождем, а потом и вовсе в мокрый снег. Канаты обледенели. Несколько моряков скончались от переохлаждения. «Ниже сорока градусов широты нет закона. Ниже пятидесяти градусов нет Бога»[257], – гласила морская поговорка. Байрон и остальная команда шли как раз в неистовых пятидесятых. Ветер в этих краях, отмечал юноша, дует с «такой силой, что ничто не может ему противостоять, а морские волны вздымаются так высоко, что бьют и рвут корабль на куски». Он пришел к выводу, что это было «самое тяжелое плавание в мире»[258].
Байрон знал, что эскадре нужна стойкость каждого матроса и каждого юнги. Но почти сразу после того как 7 марта «Вейджер» прошел пролив Ле-Мер, он заметил, что многие спутники не могут подняться с гамаков. Их кожа сначала посинела, а затем почернела, как уголь. То было настоящее «буйство грибковой плоти»[259], как выразился преподобный Уолтер. Вначале лодыжки страшно распухали, а затем болезнь поднималась все выше – от икр к бедрам, а потом и вовсе к плечам. Перенесший этот недуг преподаватель Томас вспоминал, что сначала он почувствовал лишь небольшую боль в большом пальце левой ноги, но вскоре заметил распространяющиеся по всему телу твердые узлы и язвенные раны. Это сопровождалось, писал он, «такими страшными болями в коленных, голеностопных суставах и суставах пальцев стопы, что до того, как я их испытал, мне казалось, что выдержать их не в человеческих силах»[260]. Позже этим ужасным расстройством страдал Байрон и обнаружил, что оно вызывает «самую сильную боль, какую только можно представить»[261].
По мере того как болезнь поражала лица матросов, некоторые из них стали напоминать порождаемых собственным воображением монстров. Их налитые кровью глаза буквально вылезали из орбит. Зубы и волосы выпадали. Дыхание было столь зловонно, будто их уже настигла смерть. Казалось, ослабли хрящи, скреплявшие тела. В некоторых случаях вновь проявлялись даже старые травмы. У участника произошедшей в Ирландии более полувека назад Бойнской битвы внезапно снова открылись старые раны. «Еще поразительнее, – заметил преподобный Уолтер, – сросшийся после Бойнской битвы перелом кости вновь разошелся, точно никакого сращения никогда не было»[262].
Затем начались галлюцинации. Люди погружались в видения буколических ручьев и пастбищ, а очнувшись и осознав, где находятся, впадали в полное отчаяние. Преподобный Уолтер отметил, что эта «странная удрученность духа»[263] сопровождалась «трепетом, дрожью и… ужаснейшими страхами». Один медицинский эксперт сравнил это с «распадом души»[264]. Байрон видел, как некоторые сходили с ума[265] – или, как написал один из его товарищей, болезнь «проникла в их мозг, и они погрузились в бредовое безумие»[266].
Они страдали[267] тем, что один британский капитан назвал «морской чумой»[268], – цингой. Как и все остальные, Байрон не знал, чем она вызвана. Поражавшая команду после самое малое месяца в море, она была великой загадкой эпохи парусного флота, убившей больше моряков, чем все другие опасности – бои, бури, кораблекрушения и прочие болезни – вместе взятые. На кораблях Ансона цинга появилась после того, как люди уже сильно недомогали, что привело к одной из самых серьезных вспышек заболевания в море. «Я не могу претендовать на то, чтобы описать эту ужасную напасть, – докладывал обычно флегматичный Ансон, – но ни одна чума не могла сравниться с ней по интенсивности, которая имела место у нас»[269].
Как-то ночью, во время бесконечного шторма, когда Байрон безуспешно пытался уснуть, он услышал восемь склянок и попытался подняться на палубу для очередной вахты. Он ощупью пробирался по деревянному лабиринту – лампы приказали потушить, опасаясь, что из-за шторма они могут упасть и разбиться. Даже коку запретили топить печь. Людям приходилось есть сырое мясо.
Когда Байрон поднялся на квартердек, ощутив порыв холодного ветра, он поразился, увидев на вахте всего несколько десятков человек. «Бо́льшая часть моряков, – писал Байрон в дневнике, – была выведена из строя усталостью и болезнями»[270].
Кораблям грозила опасность лишиться экипажа. Хирург Генри Эттрик, после смерти главного хирурга «Центуриона» переведенный с «Вейджера» на флагман, пытался остановить вспышку. Внизу, на орлопдеке «Центуриона», облаченный в халат, он достал пилу и вскрыл несколько трупов, пытаясь установить причину болезни. Может быть, мертвые спасут живых. Согласно его сообщениям, «кости жертв после удаления всей плоти были совершенно черными»[271], а их кровь, казалось, имела специфический цвет, как «черно-желтый раствор»[272]. После нескольких абдукций Эттрик заявил, что болезнь вызвана холодным климатом[273]. Однако когда Эттрику указали, что цинга так же распространена в тропическом климате, он признал, что причина может оставаться «полнейшей тайной»[274].
Эпидемия, эта буря в самом сердце бури, свирепствовала. После ухода Эттрика на «Центурион» на «Вейджер» перевели хирурга «Триала» Уолтера Эллиота. Байрон описал его как крупного, активного и очень сильного молодого человека, которому, казалось, на роду написано пережить всех. Эллиот был предан капитану Чипу, который теперь и сам боролся с цингой. «Это великое несчастье, – заметил Эллиот, – что капитан заболел в такое время»[275].
Доктор делал все, что в его силах, чтобы помочь Чипу, Байрону и другим больным. Но существующие лекарственные средства были так же бесполезны, как и лежащие в их основе теории. Ряд людей, думая, что нечто жизненно важное для человека содержится в природе земли, утверждали, что единственное лекарство – это закапывание больных по подбородок в землю[276]. Офицер из другого похода вспоминал диковинное зрелище: «двадцать торчащих из земли человеческих голов»[277].
Пока экспедиция Ансона была заперта в море, главным предписываемым снадобьем считались «таблетки и капли» доктора Джошуа Уорда – слабительное, если верить рекламе, приносящее «множество чудесных и внезапных исцелений»[278]. Ансон, отказавшийся подвергать своих людей тому, чего не испытал сам, принял снадобье первым. Томас писал, что у большинства его употребивших начались «сильнейшая рвота и понос»[279]. У одного матроса после единственной таблетки ноздрями хлынула кровь, и он лежал при смерти. Уорд оказался шарлатаном, его зелье содержало опасную для жизни концентрацию щелочного металла сурьма, а некоторые подозревали, что и мышьяка. Таблетки лишали больных необходимых питательных веществ, что, вероятно, привело к множеству смертей. Хирург Эттрик, позже умерший в пути от болезни, в отчаянии признал, что все доступные ему методы лечения бессильны.
Решение проблемы, однако, было элементарным. Цингу вызывает дефицит витамина C, который содержится в сырых овощах и фруктах. В результате человеческий организм перестает вырабатывать волокнистый белок, известный как коллаген, который скрепляет кости и ткани и служит для синтеза дофамина и других гормонов. Скорее всего, люди Ансона страдали от нехватки и других витаминов, таких как ниацин (его дефицит приводит к психозу) и витамин A (его недостаток провоцирует куриную слепоту). Позже лейтенант Сумарес ощутил силу некоторых питательных веществ. «Я отчетливо наблюдал, – писал он, – что в человеке присутствует нечто неуловимое, чего ни восполнить, ни сохранить без помощи определенных земных частиц, или, говоря попросту, земля – неотъемлемый элемент человека, а овощи и фрукты – единственное лекарство»[280]. Немного цитрусовых – вот и все, что требовалось Байрону и его товарищам для борьбы с цингой. Они даже останавливались для пополнения запасов продовольствия на острове Санта-Катарина, где в изобилии произрастали лаймы. Лекарство – тот самый незапретный плод, десятилетия спустя вошедший в рацион всех британских моряков, даже прозванных «лаймы», – находилось буквально у них под рукой, но так и не было найдено.