Квартира имела вполне жилой вид, так как большую часть мебели родители оставили, а совсем недавно они приезжали в город, где мы отмечали папин день рождения. Мы с Кари и Славкой хотели предложить отметить в ресторане, но мой отец – консервативный и немного прижимистый человек старой закалки, который всю жизнь положил на то, чтобы поднять семью и дать дочерям достойное будущее. Потому по привычке не любил лишних трат. Даже тогда, когда траты не стали нас сильно тяготить. Мама просто не любила многолюдные места. Рабочая травма, так сказать, и лучший отдых для нее это тот, где как можно тише и меньше незнакомых… и даже знакомых людей.
Потому «гуляли» мы в квартире. Мама наготовила традиционных праздничных блюд, от которых у нас с Кари набегали слезы ностальгии и голодные слюни, а папа, который никогда не любил выпивать, в честь праздника открыл самодельную настойку или домашнее вино, так как всегда считал, что если уж травиться, то хотя бы тем, в чем уверен и сделал своими руками из натуральных продуктов.
Некоторые следы праздника вполне скромная двушка в себе все еще носила, но я была не в настроении думать о том, убрано у меня для гостей, или нет. Потому расстегнула плащ, ощутила, как Вадим аккуратно стягивает его с моих плеч, а после подает руку, чтобы я смогла разуться.
В первое мгновение это удивило и даже смутило… а после я решила, что не хочу… просто не хочу думать еще и над этим. Хотя бы потому, что первой мыслью было предательское: бывший за мной никогда так не ухаживал. Сравнивать этих двух мужчин я не хотела категорически. Хотя бы из уважения к Некрасову.
Тапочек, к сожалению, не оказалось, потому я шлепала по холодному линолеуму босыми ногами и тут же прошла на кухню, дотронувшись до труб отопления. Разумеется, отопления в этом месяце даже не предусматривается. А отсутствие хозяев на протяжении нескольких недель сказывалось неблагоприятно на общей температуре во всем помещении квартиры.
Ощутила, как меня зазнобило, и поступила по старинке, как учила мама: включила конфорки, открыла духовку и ее тоже зажгла, оставив дверцу открытой. Затем наполнила чайник и бахнула его на одну из горящих конфорок.
Тут на довольно просторную кухню, преимущественно из-за которой выбор и пал на эту квартиру при покупке, вошел Вадим и прислонился плечом к косяку, посматривая на меня с неуверенностью.
– Хочешь, в тир съездим? – задал он вопрос, который неожиданно заставил меня замереть и ощутить, как горло сжало спазмом. Взгляд затуманился, а после по щекам ручьем побежали слезы. С дрожащих губ сорвался первый всхлип, который я прикрыла ладонью, ненавидя себя за эту слабость. Очень давно я не позволяла себе плакать, кроме как в одиночестве, под горячим душем или ночью, в подушку…
А вот теперь всего один невинный вопрос заставил меня поступиться собственными принципами, и я позорно реву на своей кухне, в обществе мужчины, которого я сама не могу интерпретировать и отнести хоть к какому-то статусу. Любовник, друг, партнер, защитник или просто больной на голову мазохист, раз до сих пор общается с такой проблемой, как я?
Меня развернули за плечи, невзирая на мой молчаливый протест и судорожную тряску головой, а после эту же буйную, рыдающую и мокрую головушку крепко прижали к большой и теплой груди, не давая отстраниться.
Не знаю, как долго мы так простояли, но подмочить собственную репутацию отбитой стервы и чью-то новую рубашку я успела знатно. Я рыдала, чувствовала, как меня молча гладят по волосам и плечам, и ревела сильнее. С каждым ласковым прикосновением истерика только набирала обороты. На моменте, когда я стала тихо подвывать, судорожно цепляясь за ткань мужской рубашки пальцами, Некрасов поднял меня на руки, прошелся до папиного любимого кресла, а затем опустился в него со мной на руках. Усадил к себе на колени, позволив практически распластаться на его груди, и продолжал гладить, слегка укачивая, как маленькую, пока вой не прекратился, а я не упокоилась до той степени, когда слез уже не было, и я позорно не заикала, шмыгая сопливым, раскрасневшимся носом, стараясь не думать, отстираю ли я разводы от туши и слез с дорогой белоснежной… прежде белоснежной ткани рубашки, или лучше не геройствовать и сразу же обратиться в химчистку.
Пока в мысленных дебатах побеждала химчистка, на плите закипел чайник, который я в то мгновение просто возненавидела. Хотя бы потому, что Некрасов аккуратно приподнялся, ссадил меня с коленей на свое место и отошел к плите, чтобы снять свистящую жестянку с огня.
Посмотрев на безобразное мокрое пятно прямо на груди мужчины, я вновь икнула, покраснела и выдала:
– С-сними рубашку, – запнувшись на очередной «ик», попросила я и свесила ноги с кресла. – Я ее замочу, а тебе сейчас найду что-нибудь. У родителей тут остались некоторые вещи.
– Ринат, – позвал он меня, когда я пыталась сбежать с кухни под благовидным предлогом. Я замерла, боясь поворачиваться в ожидании, когда он скажет, что сейчас уедет. – Носки себе какие-нибудь тоже найди. Полы здесь просто ледяные, – заявил он, пока я не знала, то ли вновь реветь, то ли смеяться. То, как затрясся подбородок, тонко намекало в пользу очередного слезопотока. Потому кивнула и быстро вышла в коридор, а после и в комнату родителей.
Вернулась на кухню минут через десять, переодевшись в одну из своих теплых пижам, что держала здесь специально на случай возможной ночевки. Пижама была с детским рисунком в милый цветочек и плюшевой. Носки шерстяные, а остатки макияжа я смыла холодной водой, в надежде, что хотя бы отек смогу снять с лица после недавних рыданий. Если уж позориться – то по полной и сразу.
В руках я держала папин свитер и майку, которую он почти не носил, потому что больше уважал футболки. Критически сравнив отца и Некрасова, решила, что безразмерный свитер – единственное, что налезет на… довольно крупного мужчину, как Вадим.
Некрасова я обнаружила за плитой, на которой тот что-то помешивал. Я прокашлялась, обратив на себя внимание. Вадим обернулся, слабо улыбнулся, а после присмотрелся внимательнее и… улыбнулся шире.
– Тебе идет, – выдал он с веселым прищуром, заставив меня смущенно кивнуть. – Я тут не удержался и похозяйничал. Обнаружил полбутылки вина, специи, сахар и мед… В общем, я решил, что чай – это хорошо, но глинтвейн греет лучше. А еще отлично нервы успокаивает, – сообщили мне, прежде чем забрать из моих рук свитер с майкой, взамен всучив ложку, которой помешивал готовящийся глинтвейн на медленном огне. – Помешай пока, только не дай ему закипеть. Я быстро переоденусь и вернусь, – пообещал он, поцеловав меня в щеку, и удалился с кухни.
Под горячий глинтвейн, заказную пиццу и в игре в «Дурака» прошло часа три, и я с уверенностью могла сказать, что успокоилась. Было стыдно, конечно, но, должна отдать Некрасову должное, он ни словом, ни делом не дал поводов подумать, что ему тягостно или неловко после учиненной мной истерики. Или я хотела так думать под градусом горячительного и очень вкусного напитка из папиного вина.