Пару часов назад Гарсиа, слушая радио, узнал, что гарнизон в Гомбасе восстал и собирается перейти на сторону врагов Альмайо. Им обоим скоро конец. Гарсиа стоял по стойке «смирно», стараясь не шататься.
Американка наконец подняла глаза от своей писанины и заметила Альмайо. Лицо несчастной осветилось вдруг таким счастьем, что д-р Хорват едва сдержался – с языка у него чуть не сорвалось какое-нибудь весьма едкое замечание, что смахивало бы на сцену ревности. Ибо только слепой не заметил бы, как лучится в ее глазах нежность и жалость, что для проповедника выглядело чуть ли не как личное оскорбление. Все это так похоже на настоящую любовь, что теперь оставалось лишь гадать, можно ли будет и дальше считать это чувство достойным, если вызвать его способен такой вот человек.
– Взгляните на нее, – запищала кукла чревовещателя, голос которой, казалось, утратил вдруг обычный цинизм и впервые зазвучал почти по-человечески. – Я вот-вот разволнуюсь.
Девушка увидела, что Альмайо ранен, и глаза ее наполнились ужасом. Это было последнее, что заметил д-р Хорват, ибо именно в этот момент произошло наконец то, чего он ожидал с самого начала этой бешеной гонки по горам, и несчастным пассажирам «кадиллака» стало уже не до красивых любовных историй – внезапно они осознали, что жить им осталось считанные минуты.
Альмайо даже не взглянул на американку, он что-то говорил Гарсиа. Капитан, в свою очередь, что-то пролаял солдатам, те бросились к «кадиллаку» и принялись грубо выталкивать пленников наружу, выстраивая их в шеренгу вдоль каменной стены за дорогой. Гарсиа приказал взводу построиться, солдаты взялись за оружие, а капитан Гарсиа, не оправившись еще от изумления – с чего вдруг его пощадили, – прокричал первую команду. Солдаты приложили оружие к щеке, Гарсиа поднял руку, набрал полную грудь воздуха и широко разинул рот, чтобы приказ «Пли!» прозвучал с надлежащей торжественностью и силой.
Но Альмайо остановил его. Ткнул пальцем в сторону шеренги пленников. Глухим голосом произнес:
– Встань туда.
Гарсиа тотчас повиновался. Скорбно глянув на Альмайо, он встал в конце цепочки, рядом с маленьким господином Манулеско – тот плакал навзрыд. Гарсиа сдвинул фуражку на затылок, отвернул воротник гимнастерки. Его индейское разбойничье лицо начинало теперь производить совсем иное впечатление – на нем появилось нечто вроде испанской гордости.
Он облагораживался буквально на глазах. Согласно этикету hidalgo офицеры имеют право командовать собственным расстрелом, и Гарсиа был признателен Альмайо за то, что тот не пренебрег этим обычаем. Внезапно он почувствовал себя так, словно его повысили в чине.
Красота разыгравшейся драмы воодушевляла его, наполняя чувством собственного благородства и важности своей персоны, – испанцам все-таки удалось поднять эту собачью страну, людей его расы на уровень, достойный их самих, ее хозяев, вдолбить им в головы чувство чести. Гарсиа теперь ничего уже не нужно было – лишь бы оказаться на должном уровне, суметь держаться как истинный испанец и, хотя в его жилах не было и капли испанской крови, намеревался с честью принять смерть во славу колонизаторов.
Но пришлось ждать, ибо Альмайо теперь не спеша обходил шеренгу, вглядываясь в лица пленников.
Д-р Хорват глядел в глаза смерти с достоинством и презрением – жена непременно расплакалась бы от гордости и восторга – если, конечно, он смог бы показать ей свою фотографию, сделанную в этот миг. Он благодарил Господа за то, что тот положил конец выпавшим на его долю испытаниям.
У него мелькнула мысль о том, что во всей истории человечества трудно отыскать события более противоречащие духу американизма, нежели его расстрел, – но тут же вспомнил о распятии Христа и понял, как близок был к богохульству в своих последних мыслях. В Иудее американизм потерпел свое первое и самое крупное поражение.
– Зачем вам это? – спросил Чарли Кун.
– Успокойтесь, – ответил Альмайо. – В этом нет ничего личного, amigo. Мне нужна кучка хороших американских трупов, только и всего. Тогда Рафаэлю Гомесу уже не вывернуться.
Никто еще в этой стране не смел расстреливать американских граждан. А он смеет. Это его солдаты сейчас будут стрелять. Понятно? – Он засмеялся. – Может, мне и придется поплатиться за это головой, но и Рафаэлю Гомесу головы не сносить. Как только найдут ваши трупы, тут мигом появится морская пехота США.
Он стоял, разглядывая юного кубинца:
– Это кто такой?
– Кубинский сверхмужчина, которого я обещал вам, – с отчаянием в голосе ответил Чарли Кун, отирая пот со лба. – Вам следовало бы посмотреть на это, Хосе. Мы все по сравнению с ним – почти ничтожества… Я своими глазами видел, как он отстрелялся семнадцать раз подряд практически без передышки. Совершенно гениально. Не делайте этого, Хосе. Никто не поверит, что такое натворил Гомес. Ведь он учился в Америке.
– Вы знаете Штаты, Чарли, – сказал Альмайо. – Думаете, они поверят в то, что я исключительно из политических соображений приказал поставить к стенке родную мать и невесту?