По ту сторону моря

22
18
20
22
24
26
28
30
Le Soir

Этот роман, столько же мучительный, сколь и увлекательный, – потрясающий спектакль, в котором жизненный опыт и внутреннее напряжение опираются на выверенную режиссуру. Роман еще раз доказывает, что Пол Линч – автор, для которого значимо каждое слово… еще одна возможность получить потрясающий урок веры в человечность.

La Libre Belgique

Из истории выживания, из приключенческого романа «По ту сторону моря» превращается в метафизический опыт, ставя который автор с восхищением и, надо признать, с ужасом раскрывает прогрессирующее обнищание человеческого духа. Создать такое всего на двухстах страницах – это не просто мастерство, это гениальность.

Hebdoscope

Один из величайших писателей современности. На всем протяжении этих штормовых страниц, наполненных лучшим, что может предложить морской роман, – смесью суровости и меланхолии, – мы вспоминаем о Мелвилле.

Marianne

Есть множество выдающихся авторов, чей взгляд непринужденно пронизывает бесконечность, и главные из них – Вирджиния Вулф, Кафка, Борхес, Клариси Лиспектор. Хотя для меня Мелвилл, Достоевский, Фолкнер, Джозеф Конрад и Кормак Маккарти тоже ведут многосторонний диалог сквозь время. По видовой принадлежности следовало бы этих писателей назвать космическими реалистами. Ибо их отличают космический взгляд, способность всмотреться с высоты в человеческую муку, смятение и величие, удерживать в поле зрения не только стол, стулья и застольную беседу, но и фундаментальную странность нашего бытия – бесконечные пространства, которые нас окружают, вечные истины, формирующие нас на протяжении веков. Взгляд этих писателей проникает в самые дальние уголки реальности и в самую суть того, чем мы являемся. Тайны мира остаются непознаваемыми, но космический писатель берет на себя труд стать их толкователем.

Пол Линч

Моему сыну Эллиоту и моему отцу Пату – моряку, ставшему спасателем

Кто знает, эта жизнь не есть ли смерть,

И смерть не есть ли то, что жизнь, для смертных?

Еврипид[1]

Это не сон про штормовую погоду гонит Боливара в город, а слова, подслушанные ночью, вероятно, в баре у Габриэлы, которые теперь кажутся ему сном. Это все болтовня Алексиса или Хосе Луиса, думает он, от этих двоих одни неприятности. Но ощущение, рожденное сном, не отпускает. Ощущение старого, забытого мира, зовущего из-за моря.

Ноги в сандалиях шагают по ветхому мосту. Мимо пляжных домиков. Мимо места, где гнездятся морские черепахи. Взгляд ищет чего-то за пределами лагуны, но глаза прикованы к берегу. Вокруг выброшенной на берег канистры блестят мертвые рыбешки попоча. Он поправляет бейсболку и ступает на пляж.

Рыбок всего дюжина, думает он, но хватит и того. Даже нищие к ним не притронутся. В реках какая-то болезнь, откуда – никто не знает.

В поисках подвоха он изучает рассвет цвета индиго. Изучает облака и ветер. То, что у моря есть собственный цвет, люди придумали. Он не помнит, чьи это слова. Ибо море содержит в себе все цвета, а значит – всё, что ни есть на свете. Может, это и правда, чего только не услышишь.

Белые пластмассовые стулья в кафе у Розы привалились к столикам, словно уснувшие пьяницы. Он хлопает по сетке с пляжными мячами, которая свисает с крыши палапы, сложенной из пальмовых черешков. Черт подери, произносит он. Анхеля нигде нет. Он пинает на крыльцо стул, который стоит за шторкой, спинка трещит, когда он садится. Изучает руки, сложенные на горе живота. Руки у него громадные, и он часто об этом размышляет. Запястье размером с предплечье. Рука как бедро, плечо толщиной с шею. А чего вы хотите от рыбака?

Он поворачивает голову и кричит, Роза!

Отсюда видна панга – лодка, которую он привык считать своей, одинокая, далеко от кромки воды. На белом корпусе выведено бирюзой: «Камилла». И там нет Анхеля. Он наблюдает призраки двух мужчин, Анхеля и себя прежнего, которые сидят в лодке, объемные изображения рыбаков, нарисованные лунным светом, рыбаки пьют пиво, а из баров вдоль променада несутся бесплотные вопли и падает тусклый свет.

Он снова зовет Розу, слышит пение этого психа Александра, голос у него словно хрустальное тремоло. Наклоняется ниже, пока не замечает старика на ящике для льда, давно потерявшем первоначальный цвет. Поблескивая ногтями, старик чинит потрепанные морем сети. Боливар старается не слушать, но все равно слушает, песни вызывают в нем чувства, объяснить которые он не в силах. Порой чувство вины. Порой ощущение, что жил много лет назад, жил за другого, – и что прикажете с этим делать?

Песок перекатывается по циновке. Зажав ноздрю пальцем, Боливар исторгает соплю. Роза!

За Боливаром, будто он призрак, скользнувший сквозь занавеску из бусин, наблюдает с верхней полки Святая Дева Гваделупская. Роза спит в гамаке, вечно она спит. Боливар тянется к пульту и включает канал, где крутят игру, которую он смотрел вчера вечером.

Роза, спрашивает он, ты видела Анхеля?

Женщина шевелится, раздраженно бурча. На неверных ногах выбирается из гамака и стоит в темноте, поправляя волосы. Он видит только ее глаза, как будто они притягивают к себе весь свет. Боливар перемаргивает, и древняя часть его сознания угадывает в ней ведьму, пока Роза не поднимает шторку на окне и вперед не выступает ее тело. Его глаза следят, как свет скользит по животу, прикрытому мешковатой рубашкой, по гладким рукам и бедрам. Это оценивающий взгляд, каким мужчина смотрит на женщину.