Потерявшийся

Ломаться, как было с «женой каравана», я не стал. Не знаю, насколько честно вдовушка хранила верность супругу, но всё же не три мужика каждую ночь! В общем, оба остались довольны: я — тем, что наконец-то «скинул давление», она — полученным удовольствием и «заделом» на то, чтобы я раскошелился, если не на всё свалившееся на меня богатство, то уж точно на его часть. Потому и мурлыкала мне на ухо, что-то вроде «мой дом — твой дом, только не оставляй меня снова одну».

Честно говоря, на всех этих причитающихся мне ишаков с верблюдами и горшки с краской мне глубоко наплевать. Я всё равно не собираюсь «обуржуазиваться» и обрастать недвижимостью в Маси. Мне за глаза хватит и пригоршни золотых монет, чтобы дождаться появления на рейде города какого-нибудь корабля землян. А он непременно появится, я точно знаю!

Полдня на делёжку, в результате которой половина имущества, доставленного с «озера Чад» ушло куда-то за ворота усадьбы, а вторая половина вернулась в стойла и кладовки дома вдовы господина Хон-су. Под зубовный скрежет её деверей, понявших, что золовка их сумела нае… нагреть, гостеприимно предложив бездомному «спасителю каравана» пожить под своей крышей. А полдня — на разбирательство с стражниками, при каких таких обстоятельствах я укокошил господина Хон-су, сам суффикс в имени которого гласил, что он «уважаемый».

Отношение ко мне во время разбирательств стало ещё одной причиной ухудшения моего отношения к гелорам. Пусть они даже согласились с тем, что я уже не раб, но я — чужеземец. А значит, в их глазах — недочеловек. Самый настоящий, презираемый червяк. Нет, бить не били: я ведь, по имущественному уровню, в их понимании — почти уважаемый человек. Почти. А вот по «пятой графе»…

С «пятой графой», как в советское время называли запись в паспорте о национальной принадлежности, вышла заковыка. Слухи о том, что какие-то могущественные чужеземцы объявились на юге, в Маси циркулировали, но живьём их никто не видел, так что интерес у какого-то городского чиновника (их чины мне, плохо владеющему местным языком, ни о чём не говорят) я вызвал. Так что разбирательства, действовал я в пределах самообороны или превысил их, очень быстро перешли в плоскость «а это правда, что у вас…». И по мере того, как я нагонял жути военными и техническими возможностями «людей света», отношение ко мне со стороны «шибко большого начальника» менялись от «жёлтый земляной червяк» до «а может, лучше с таким не связываться?».

Скрывать, как добраться до Центральной Базы, не стал. Даже грубо изобразил чудом сохранившимся в кармане огрызком карандаша на листе типа-папируса грубый рисунок побережья от «пиратской» реки до Лимана и поставил крестик в том месте, где находится База. Не без «задней» мысли: ракуим прошлой осенью уж успели похвастаться, сколько редкостей они сумели выторговать у пришельцев, и в Маси наверняка найдутся купцы, которые захотят проверить на деле их рассказы. Их ведь наверняка сдерживало то, что, в отличие от заокеанских собратьев по промыслу, они не знают, где искать чужаков, а тут я подмогнул со своей «картой». А я к ним набьюсь в проводники, если к тому времени наш корабль так и не объявится.

В общем, к концу нашего разговора ярый националюга в чиновнике если не умер, то в отношении меня превратился в умеренного шовиниста. Только случилось это уже с наступлением сумерек. И я был отпущен на свободу.

Направление на усадьбу вдовы господина Хон-су я запомнил, да и идти, насколько помню, было не так уж и далеко. А местные узкие улочки хоть и не отличались прямолинейностью, но и не очень сильно петляли. Так что, выбрав нужный курс, двинулся в путь. Но поскольку город портовый, уже через сотню метров нарвался на попытку самого банального «гоп-стопа». И поскольку гопников было трое, причём, один размахивал ножичком, пришлось ломать руки и челюсти. А потом удирать в темноте, поскольку кто-то принялся орать, что «честных людей убивают»: вряд ли местная городская стража сильно отличается по нравам от хорошо известных мне африканских полицейских, которые сначала ухайдокивают каждого задержанного на месте преступления, а уж потом начинают разбираться, кто виноват. В отношении меня же железно действует презумпция виновности: чужак!

В общем, промахнулся мимо нужного домовладения и минут пятнадцать крутился, пока нашёл его. Да только на стук в ворота мне ответили местным аналогом посыла на три буквы. Пояснения, что я — тот самый гость хозяйки, который спас имущество её покойного мужа, ожидаемого результата не дали.

— Пошёл прочь, бродяга! Хозяйка велела гнать любого, кто будет её спрашивать!

* * *

Сука, швырнуть бы тебе туда, через забор, РГН, да вот только жалко: их у меня всего две осталось.

А, собственно, что я потерял, кроме ишаков с верблюдами и возможности переночевать с хозяйкой дома под боком? После урока, преподанного «караванбаши», я взял за правило — всё своё ношу с собой. Даже к этому городскому чиновнику под охраной стражников тащился, как идиот, в бронике, с пистолетом и плечевым подвесом с кобурой для «Вереска». И даже несколько монет из причитающегося мне «наследства» в карманы заныкал. Проблема только в том, чтобы ночью подремать, и пока я кемарю, никто больше не попытался меня ограбить. А утром… Утром будет день, будет и пища. Знаний языка у меня достаточно, чтобы поговорить с кем-нибудь из корабельщиков и пообещать им довести до Центральной Базы.

Обидно, конечно, что так получилось, и эта сучка меня кинула. Да только я, ещё когда её муженька грохнул, говорил, что не претендую на любое иное имущество, кроме своего собственного. Будем считать, что с такой дорогой проституткой переспал! Старалась ведь, тварь, чтобы меня ублажить перед делёжкой наследства.

Ну, да ладно. Психуй, не психуй, а переночевать где-то нужно. Вот только шляться по улицам и спрашивать всех подряд, «где тут у вас гостиница», не получится. Во-первых, как по-здешнему «гостиница» я не знаю. А во-вторых, жизнь здесь после наступления темноты останавливается. И если в такое время кто-то и шляется по улицам, то только ворьё или призванные его искоренять стражники. Ни с теми, ни с другими вступать в беседы в тёмных закоулках очень не хочется.

Город застроен очень плотно: средневековье, все норовят забиться внутрь городских стен, поэтому надо иметь очень высокие доходы, чтобы на территории усадьбы ещё и конюшни со складами находились, как у Хон-су. Тем не менее, и вчера, когда мы с караваном добирались, и сегодня, пока топал со стражей на «разборки», видел, что пара приличных кусков земли поближе к глубоко вдающемуся в море мысу не заняты строениями. Похоже, там слишком крутой склон, чтобы строить дома. Вот туда-то и направлюсь, чтобы до утра никто не тревожил. Места тут такие, что даже «зимой» по ночам не холодно, а сейчас уже даже не «зима», а вполне себе весна.

Поплутать пришлось изрядно. Но таки отыскал путь, как к намеченному месту выйти. Действительно, склон крутой, да ещё и камни торчат тут и там. Пока их не раздолбишь, никакого фундамента не поставишь. Только есть ли тут у домов фундаменты? Подобрал какую-то хворостину, пошурудил ею впереди себя, чтобы разогнать ползучую живность, если такая тут обитает, и пристроился в какой-то ямке под каменным выходом.

Пожалуй, если бы это было днём, то на бухту открывался бы просто шикарный вид. А так — только тёмные пятна нескольких кораблей, видимые только потому, что чуть-чуть подсвечены лунным светом. На паре из них горят фонари: видимо, кто-то несёт вахту.

Снился полнейший бред. Как будто мы с Людкой на берегу африканской речки, виденной мной во время службы в Иностранном легионе, отбиваемся от высаживающися не берег толп здешних, ТемУровских пиратов. Я их кошу их пулемёта, а они всё прут и прут с катамаранов, уткнувшихся носами в песок. Кроха целится из гранатомёта «Муха» в одну из посудин.

— Сейчас вам жарко станет, гады!

А толку-то? Одноразовый гранатомёт у неё один, а у каждого из четырёх или пяти катамаранов по два корпуса.