Сю поставил павловниевый ларец с записями Арольдо на витрину, и Ханэхито наконец поднял взгляд. Наблюдая за тем, как Сю достает из ларца исписанные листы, он пробормотал:
— Мать говорила, что готова заплатить любую цену, лишь бы приобрести рукопись Леонардо. Поскольку это привлечет внимание к музею, о нем не забудут даже после ее смерти. И в сердцах людей останется след, память о Вакаумэ Тацуо.
У Мимори на языке крутилось множество вопросов.
Из-за этого Фуко-сан по доброй воле сбросилась со склона? А вы как любящий сын помогли ей и подтолкнули кресло? Неужели вы приняли ее план без единого возражения? Вы вообще в своем уме?
Но чувствовалось, что спокойствие профессора обманчиво и внутри него полыхает настоящий пожар. Поэтому Мимори не смог ничего сказать.
А Сю, до сих пор не произнесший ни слова, чуть слышно проговорил:
— Похоже, тем вечером на месте происшествия случайно оказался Кэнъити со своей подругой. Их заметила Куки-сан, но вы, профессор, попросили ее никому об этом не сообщать. Не оттого ли, что испугались разоблачения? Дойди дело до полицейского разбирательства, появление этой парочки могло бы вызвать вопросы… а там вышли бы и на ваше самодеятельное представление.
Услышав вопрос Сю, заданный тихим, спокойным тоном, Ханэхито тяжело вздохнул.
— Позже Кэнъити мне позвонил. Сказал, что приходил еще раз поговорить о земле… но увидел, как бабушка вместе с креслом-коляской летит со склона. Страшно перепугался. Более того, когда мама упала, она, оказывается, не сразу потеряла сознание. Даже прикрикнула на подскочившего к ней Кэнъити, чтобы тот не мешался и немедля возвращался домой.
— …
Похоже, Ханэхито, бесцветным голосом излагавший события той ночи, не собирался скрывать какие-либо детали «самодеятельного представления».
— Она заверила внука, что он получит все, чего ни пожелает. Но теперь должен исчезнуть и держать язык за зубами.
— Все, чего ни пожелает…
— Мамина накопительная страховка жизни составляла пятьдесят миллионов. Даже если бы мы успешно потратили тридцать миллионов на аукционе, осталось бы еще двадцать. Судя по всему, она… в полуобморочном состоянии втолковывала Кэнъити…
Внезапно Ханэхито разразился хриплым злым смехом. И с криком «Какая же несусветная глупость!» смахнул с витрины сначала черновики Арольдо, а затем записную книжку отца. Книжка и листы бумаги с сухим шелестом посыпались на пол.
— Исследования Вакаумэ Тацуо? Да ведь все, что он делал, — это штудировал попадавшиеся ему книги и журналы, просматривал каталоги выставок и повторял шаги предшественников! Ничего более! Но мать все равно… она молилась на его неопубликованные работы!.. И без конца твердила, что когда-нибудь обязательно откроет миру его труды.
Мимори вспомнил Фуко-сан и то, с каким безразличием она отзывалась об успехах сына. Что, если, вопреки всем вашим стараниям, человек, чье внимание для вас дороже всего на свете, упорно вас не замечает? И все же лицо Ханэхито, даже искаженное внутренними переживаниями, всегда сохраняло добродушие.
— Я решил: таково желание моей матери… и сделал, как она велела, — я столкнул кресло. Мне почудилось, что в тот момент, когда я его толкал, она улыбалась. Конечно, она спасала музей ценой собственной жизни и отправлялась навстречу мужу. Чувства тех, кого она покидала, ее уже не волновали.
Однако в итоге Вакаумэ сделали ставку даже не в три миллиона, а лишь в половину приготовленной изначально суммы.
— Сейчас мне кажется, будто на самом деле я ждал, что она меня остановит. Скажет: «Как бы я ни хотела сохранить музей, все же бросаться со склона…» Но она не сказала мне: «Стой». Она заставила меня, родного сына, собственной рукой столкнуть ее кресло.