Это слово ударило меня по лицу, будто Фанни дала мне пощечину. Я даже почти встала.
Я не слышала этого слова, пока не оказалась… здесь. А побывать-то мне довелось во всяких местах со странными названиями и жить разными жизнями. Я их позабыла. Почти. Но не совсем. Не могу.
Теннесси. Остановка.
Старая Вирджиния, говорят, теперь есть еще одна.
Ямайка, помню ее запах. Помню первое место, где я ступила на твердую землю после стольких дней в море… этом бескрайнем, прекрасном, темном, ужасном, смертельном море… по волнам плывут обтянутые кожей кости, а за ними мчатся огромные плавники. Караван смерти. Очень похоже…
Южная Каролина и тот остров, где игбо[2] выходили в море.
Норфолк.
А теперь этот Огайо и разлившаяся быстрая грязно-коричневая река.
Я много где побывала и отправилась назад. И оказалась в том месте, о котором сказала Фрэнсис.
Не помню даже, как это и называется-то. Странное такое слово, трудно выговорить. Совсем не так, как давным-давно, в то время, когда я жила там…
– Что ты сказала, мама Грейс? – спрашивает Ники. – Иногда она что-то бормочет, – поясняет он переписчику.
Я открыла рот, но оттуда не вылетело ни звука. Тогда я открыла глаза и моргнула. Солнце, собираясь отправиться освещать другую сторону мира, сияло во всю мочь.
Что произошло там после того, как нас насильно переселили сюда? Землю затопили мрачные воды, как пелось в старинных песнях? Или ее постигла мерзость запустения? Она превратилась в пустыню, в место, о котором синекожие печальные люди[3] рассказывали в своих сказках, – там нет ни деревьев, ни воды, а только песок, похожий на волны?
Там больше нет людей? Их всех… нас всех привезли сюда?
Мы называли это место по-разному, многими именами, но они обозначали одно и то же место. И никто, пришедший оттуда, никогда не употреблял это слово:
Никто.
И вот теперь я, та, что прожила очень долго, сижу и думаю, а не единственная ли я в этой Америке, кто помнит, откуда мы все были.
Не последняя ли я?
– Эй, бабушка, ты откуда родом? – крикнул переписчик.