Павел Григорьевич Сирота сидел в кресле и смотрел на Петра Сергеевича Овечкина, который припёрся к нему сегодня почти с самого утра.
Павлу Григорьевичу это совсем не нравилось. Он не без оснований считал, что Пётр Сергеевич в последнее время стал токсичен, и уже подумывал о том, чтобы максимально от него дистанциироваться.
А ещё лучше, да и вообще, правильнее, было бы в очередной раз внезапно исчезнуть, но на этот раз не ставя Овечкина в известность ни о своём новом месте жительства, ни, тем более, о своей новой личности.
Чуйка, которая позволила ему в своё время сделать правильные выводы из информации, полученной от того же Овечкина, сейчас уже не намекала, а прямо и недвусмысленно указывала на то, что счёт пошёл на часы, и на то, что находиться рядом с дражайшим Петром Сергеевичем сейчас смерти подобно… Да и вообще, пришло время линять, что-то нехорошее назревает, а может уже и назрело…
— Петя, ты бы прекратил метаться по моему кабинету из угла в угол, словно… — тут господин Сирота, к которому прислуга почему-то обращалась не иначе, как «герр Шольц» попытался подобрать подходящее слово, — загнанный крыс, — тут он поднял глаза на Овечкина, и, встретив его возмущённый взгляд, пояснил, — извини, дорогой, но ни на кого, кроме крыса ты сейчас не тянешь. Львом, пусть даже и в клетке, язык не поворачивается тебя назвать, да…
— Павел Григорьевич, — Овечкин действительно, за последнее время сильно сдал, вальяжность его осталась в прошлом, а в глазах прочно поселилась безысходность затравленного зверя, да и вообще… — что мне делать?
— Я тебе каждый раз говорю одно и то же — беги, — невесело ухмыльнулся Сирота, бывший член правления фонда «Недра», всё ещё пребывающий в добром здравии, чего о прочих членах правления этого фонда сказать нельзя, мир их праху… — хотя, представители шестой службы обещали же тебе защиту? Неужели они в тебе разочаровались и отказывают в покровительстве? — он брезгливо скривил губы, — да сядь ты уже, наконец, не мельтеши перед глазами. А то у меня голова болеть начинает от этого твоего мелькания…
Овечкин внялнастоятельной просьбе собеседника и устало опустился в одно из кресел. Похлопав себя по карманам, извлёк обнаруженную в одном из них сигару и нервно закурил, попутно закашлявшись от ядрёного дыма.
— Павел Григорьевич… — начал было Овечкин.
— Шольц, — Сирота строго посмотрел на окутанного синеватым дымом Овечкина, — герр Олаф Шольц, и никак не иначе…
— Простите, кха, — Овечкин смахнул выступившие в уголках глаз слёзы, — простите великодушно, ну, конечно же, герр Шольц… Мне нужен ваш совет…
— Прежде, чем я что-нибудь смогу тебе посоветовать, — Павел Григорьевич недовольно скривился, — расскажи мне, что у тебя с демократами. Не кажется ли тебе, что тебя решили слить?
— К сожалению, в последнее время как раз такое чувство у меня и появилось, — Овечкин заозирался, — а есть что-нибудь выпить? — и он с надеждой во взоре опять уставился на Павла Григорьевича.
— С утречка пораньше? — глумливо ухмыльнулся Сирота, — ну, ну… — но не поленился и дотянулся до панели селектора, стоявшего в углу его обширного стола.
— Извините, — Овечкин манерно смахнул батистовым платочком со лба появившиеся там капли пота, — нервишки ни к чёрту…
— Ну так пил бы не виски, а чай с ромашкой, — всё так же глумливо отозвался Сирота, — ну, ладно, вискарик твой любимый сейчас принесут… Рассказывай давай, почему на тебе лица нет. Но только толком говори, не виляй. Чем больше буду я знать о твоей ситуации, тем больше вероятность, что дам тебе действительно дельный совет.
В этот момент дверь кабинета приоткрылась, и в дверном проёме появилась девчонка, одетая в строгий наряд горничной, со стоячим воротником под горло и длинной чёрной юбкой до пола. Хотя, наряд был скроен таким образом, что совершенно не скрывал деталей рельефа девичьей фигуры, а белый фартучек придавал костюму некую игривость.
Хоть у Овечкина и было совершенно похоронное настроение, но и он, глядя на эту козочку с некоторой завистью подумал, что старый деляга, расположившийся в кресле напротив, продолжает брать от жизни всё, до чего может дотянуться.
И до упругой попки этой феечки, да и до прочих выпуклостей её фигуры он, скорее всего, дотягивался с завидной регулярностью. По крайней мере, те взгляды, которые шустрая шалунья бросала на своего босса из-под чёлки, это неопровержимо подтверждали.
— Виски, герр Олаф, — пропела ангельским голоском феечка. В её руках был поднос, на котором теснились два толстостенных широких стакана, вазочка с колотым льдом и литровая бутыль, наполненная выдержанным односолодовым виски.
ebooksa