Сенат послушно принял затребованное Дидием постановление, объявлявшее Луция Септимия врагом Рима, а сам город стал готовиться к отражению наступающих войск. Дион Кассий – очевидец, и весьма заинтересованный очевидец, ибо никак он не мог желать успеха Дидию Юлиану, дал очень яркое описание тогдашнему состоянию столицы Империи: «Город в эти дни превратился не во что иное, как в военный лагерь, расположенный словно во вражеской стране. Среди тех, кто занял позиции, царил полный беспорядок, поскольку в учениях участвовали люди, кони и слоны, каждый на свой лад, а остальных охватил великий страх при виде вооружённых людей, которых они ненавидели. Бывало и так, что нас охватывал смех, так как и преторианцы не совершали ничего, что соответствовало бы их званию и притязаниям, поскольку они привыкли к изнеженному образу жизни, и моряки, вызванные из флота, стоявшего в Мизене, даже не знали, как заниматься боевой подготовкой, а слоны, которых обременяли башни, больше не хотели терпеть на своей спине погонщиков и сбрасывали их на землю».15 Беда была в том, что слоны эти содержались в Риме исключительно для торжественных шествий и потому вовсе не желали быть грозными боевыми великанами.
В отчаянии, понимая безнадёжность противостояния легионам Севера, Дидий Юлиан попытался избавиться от соперника, подослав к нему наёмных убийц. Любопытно, что он посылал «мастеров кинжала» и к Песцению Нигеру. Судя по всему, безрезультатно. Попытка устранения Севера также провалилась, хотя среди посланных убийц был и некто центурион Аквилий, известный рядом успешных ликвидаций неугодных сенаторов16. Не удалось и воздействовать на армию Севера сообщением об объявлении его сенатским постановлением «врагом отечества». Послы сената, прибыв в стан наступающих легионов, то ли осознав обречённость своей миссии, то ли получив приличную мзду от провозглашённого императора, выступили перед воинами и горячо поддержали Севера.
Весть об измене посланцев сената совсем удручила Юлиана, и он попытался договориться с противником. По его повелению были казнены убийцы Коммода Лет и Марция. Наконец, созвав сенат, Дидий повелел издать постановление о назначении Севера своим соправителем, наивно полагая, что тот удовлетворится званием цезаря при августе17. На Севера предложение Юлиана, подкреплённое традиционно покорным единогласным голосованием «отцов, внесённых в списки», ни малейшего впечатления не произвело. Более того, он отправил гонцов в Рим, доставивших преторианцам письмо, в котором давалось обещание, что они не понесут никаких наказаний, если выдадут убийц Пертинакса и сохранят спокойствие, не оказывая никакой поддержки Дидию Юлиану. На это послание воины резво отреагировали, постаравшись сразу же выслужиться перед приближающимся к Риму претендентом на Палатин. О своих действиях, как и о бездействии, они немедленно доложили консулу Мессалле. Тот, осознав серьёзность происходящего, сразу же пригласил сенаторов собраться в храме Минервы. Там он сообщил им о подлинных настроениях преторианских когорт. Сенаторы, замечательно осознавая, что не сможет быть императором тот, кого никто не собирается защищать силой оружия, сразу же преисполнились отваги. Как сообщает активный участник этого заседания Дион Кассий, его коллеги «приговорили Юлиана к смерти, провозгласили императором Севера, а Пертинаксу назначили божественные почести»18.
Во исполнение принятых решений к Луцию Септимию Северу Пертинаксу, как он себя именовал, направилась делегация из высших должностных лиц и самых видных сенаторов, дабы поднести ему все знаки достоинства августа19. К Дидию Юлиану же были посланы палачи, быстро и беспощадно прекратившие его жизнь. Сведения о самом убийстве несколько противоречивы, но какая, собственно, разница, кто именно его совершил из посланных сенатом: рядовой воин или же воинский трибун, убийц возглавлявший? Расправа состоялась в самом дворце на Палатине. Дидий Юлиан прожил 6о полных лет, а правление его длилось всего-то 66 дней. Над мёртвым телом убийцы глумиться не стали, а выдали его жене и дочери покойного для достойного погребения. Они и похоронили Дидия Юлиана в усыпальнице его прадеда.
Тем временем Дунайские легионы уверенно продвигались по Италии к Риму. Север не зря приказал своим солдатам снарядиться в поход как можно легче. Это позволило армии двигаться форсированным маршем по 20 миль (30 км) в сутки. В результате в течение 34 дней легионы к 1 июня 193 года достигли столицы Империи. У стен Рима Север узнал о гибели Дидия Юлиана. К этому времени он уже получил от сенатского посольства и постановление, утверждавшее его императором, и все соответствующие знаки достоинства августа. Так что в Вечный Город должен был вступить совершенно законный владыка Империи. Однако Север решил с этим повременить, дабы сначала разобраться с преторианцами. Цену им он знал прекрасно и не обманывался их кажущейся покорностью и готовностью якобы верно служить новой власти. Они убили Пертинакса, замечательно легко отреклись от Дидия Юлиана. Потому обезопасить себя от возможного предательства можно было, только распустив преторианские когорты, покарав предварительно непосредственных убийц Пертинакса.
Действовал Север умно и тонко. Ещё подходя к Риму, он разослал письма трибунам и центурионам преторианских когорт, в которых обещал им полную неприкосновенность, чтобы они убедили воинов беспрекословно повиноваться приказам нового императора. Будучи уже у стен города, Септимий Север отправил уже общее послание всей преторианской гвардии. В нём преторианцам повелевалось, оставив в лагере всё оружие, кроме парадных мечей, выйти в одеждах для торжественных шествий, неся с собой лавровые ветви. Таким мирным строем преторианцы обычно выходили перед императором во время празднеств. На сей раз им было обещано, что после принятия присяги Северу все они останутся на службе, став телохранителями нового властелина Рима. Послание указывало и место, где преторианцы должны были построиться, ожидая приветствия императора. А находилось оно близ лагеря подошедших к столице легионов… И вот, как только преторианцы оказались на назначенном для построения поле, их стремительно окружили солдаты Севера. Для большей убедительности легионеры потрясали копьями, дабы преторианцы и подумать не могли о сопротивлении. При этом, следуя приказу Севера, никого не поражали и не ранили. И вот, когда все когорты оказались пленёнными, новый властелин Империи обратился к ним с трибуны громким и гневным голосом: «Что мы превосходим вас и хитростью, и воинской силой, и численностью соратников, – это вы видите на деле: вы легко захвачены и взяты в плен без всякого труда. Я могу сделать с вами то, что мне будет угодно, и вы уже лежите как жертвы нашего могущества. Если бы кто-нибудь поискал наказание за ваши дерзновенные поступки, то не мог бы найти кару, наложение которой было бы подходящим для содеянного. Почтенного старца и превосходного государя, которого следовало бы спасать и охранять, вы убили; всегда славную власть над Римом, которую наши предки приобрели благодаря доблестному мужеству или получили по наследству благодаря благородному происхождению, вы постыдно и бесчестно продали за деньги как какое-то частное имущество. Но и того, кого вы таким образом выбрали в властители, вы оказались не в состоянии оберечь и спасти, но трусливо предали его. За столь великие проступки и дерзновенные дела вы достойны бесчисленного количества смертей, если бы кто-нибудь пожелал определить кару. Вы видите, что вам следует претерпеть; но я пощажу вас и не убью и не буду подражать делам ваших рук; однако так как было бы и нечестиво и несправедливо, чтобы вы оставались телохранителями государя, – вы, кощунственно нарушившие присягу, запятнавшие свои правые руки родственной и императорской кровью, предавшие верность и надёжность стражи, – получите как дар моего человеколюбия ваши души и тела, но воинам, оцепившим вас, я велю разжаловать вас и, сняв с вас имеющуюся на вас воинскую одежду, отпустить вас обнажёнными. Приказываю вам уйти как можно дальше от Рима; угрожаю, клянусь и заявляю, что если кто-нибудь из вас окажется ближе сотого мильного камня от Рима, он поплатится головой».20
И действительно, немедленно исполнив приказ императора, легионеры отобрали у преторианцев их парадные мечи, обильно украшенные серебром и золотом, сорвали с них воинские одежды и погнали их с поля подальше от столицы. Обезоруженные, в одних нижних туниках, распоясанные (в римской армии лишение пояса было позорнейшим наказанием) преторианцы удалились с поля своего бесславия. Утешало их лишь то, что они остались живы. Иные, правда, сокрушались о проявленной доверчивости, о том, что не прибыли в полном вооружении… Но в этом случае произошла бы чудовищная резня!
Таков был жалкий и унизительный конец преторианских когорт, учреждённых ещё Августом и два с лишним столетия игравших немаловажную роль в римской истории. Не раз они становились решающей силой, приводившей на Палатин нового императора. Можно вспомнить, как после гибели Калигулы в 41 году именно воины-преторианцы, обнаружив спрятавшегося за портьерой трясущегося Клавдия, доставили его в свой лагерь, где он и был провозглашён принцепсом21. Преторианцы, отрекшись от присяги Нерону, обрекли его на гибель в 68 году. А вскоре они же убили Гальбу, приведя к власти Отона… Теперь же именно их дерзновенное и оскорбительное для римских традиций стремление только самим решать, кто будет править Империей, и погубило прежнюю императорскую гвардию. Правда, Север быстро сформировал новую, созданную по иным лекалам. Число войск, расквартированных в Италии, теперь резко возросло. Со временем их стало около 50 тысяч22. Но, если былые преторианцы набирались из италиков, которых со временем частично дополняли уроженцы Македонии, Норика и Испании, то отныне императорскую гвардию формировали из солдат пограничных легионов, неважно из каких мест происходивших, главное, «отличающихся силой, мужеством и верностью»23.
Вернёмся к нашему герою, торжественно вступающему в Рим. По словам Геродиана, «Народ и сенат принимали с пальмовыми ветвями первого из людей и государей, бескровно и без труда завершившего столь великие начинания».24 Не возразишь: Римом недавний командующий тремя легионами Верхней Паннонии овладел действительно без кровопролития. Но настоящая борьба за власть в Империи была ещё впереди…
Подробности вступления Севера в Рим описаны Дионом Кассием, принимавшим участие в этом торжественном событии: «Север вступил в Рим. До городских ворот он ехал верхом в кавалерийском облачении, но здесь переоделся в гражданское платье и пошёл пешком в сопровождении всего войска, пешего и конного, в полном вооружении. И это было самое блистательное зрелище из всех, какие мне доводилось видеть. Весь город был украшен цветами, лавровыми венками и разноцветными полотнищами, всюду горели огни и курильницы, а люди, облачённые в белые одежды, ликовали и выкрикивали радостные приветствия; и вооружённые воины, словно на каком-то празднестве, выступали особо торжественным маршем, и, наконец, мы сенаторы шествовали во всём блеске. Толпа волновалась, страстно желая увидеть императора и услышать, не скажет ли он чего-нибудь, как будто он в чём-то изменился от удачи, и некоторые поднимали друг друга повыше, чтобы сверху разглядеть его».25
Впечатляющее шествие пешего и конного войска в полном вооружении и с принцепсом во главе эффектно подтверждало, что подлинная опора Императора Цезаря Луция Септимия Севера Пертинакса Августа – армия26. Но есть сведения, что именно она в первый же день подпортила картину всеобщего ликования в столице. Элий Спартиан описывает это событие заметно иначе, нежели Дион Кассий и Геродиан: «Вступив в Рим, он, сам вооружённый, поднялся с вооружёнными воинами на Капитолий. Оттуда он в таком же виде двинулся дальше в Палатинский дворец, причём перед ним несли отнятые им у преторианцев значки, склонённые вниз, а не поднятые. Затем воины разместились по всему городу – в храмах, в портиках, в здании Палатинского дворца, словно на своих квартирах. Вступление Севера в Рим вызвало чувства ненависти и страха: воины грабили всё, ни за что не платя, и грозили городу опустошением».27
Можно ли целиком доверять этому сообщению? «Писатели истории августов» – «Scriptores Historiae Augustae» – источник конца IV века. Многие историки не склонны ему особенно доверять. Можно, конечно, допустить возможные эксцессы, связанные со вступлением в огромный и богатый город многотысячной армии, утомлённой долгим тяжёлым маршем в многие сотни миль. Иные легионеры, ощущавшие к тому же себя победителями, могли и позабыть о хвалённой римской дисциплине, каравшей мародёрство. Но массового характера оно носить не могло. И сам Север, и офицерский состав его легионов никак не могли допустить такого поведения своих солдат в столице Империи.
Что на самом деле должно было тревожить императора, так это то, что в Риме единственной альтернативой Дидию Юлиану еще при его жизни значительная часть населения почитала Гая Песцения Нигера. Его сторонники (наверняка их было немало) едва ли считали борьбу за высшую власть завершённой. Да, сенат провозгласил Септимия Севера императором. Но ведь совсем недавно так же единогласно «отцы, внесённые в списки» признавали законными принцепсами и Пертинакса, и Дидия Юлиана… Потому наверняка Луций понимал, что настоящая битва за власть в Империи только начинается.
На следующий день Север явился в сенат, где всемерно демонстрировал самое благожелательное отношение и к нему в целом, и к каждому его члену по отдельности «речами, преисполненными добрых надежд28». Правда, при этом он прибыл в курию почему-то «окружённый вооружёнными людьми – не только воинами, но и друзьями29». Осторожность, думается, не лишняя. Все владыки Рима помнили печальную судьбу Гая Юлия Цезаря, легкомысленно пренебрегшего даже положенной ему по статусу охраной из 24 ликторов. А Север был вправе предположить, что среди «отцов, внесённых в списки», вполне могут быть и его недоброжелатели, до поры до времени скрывающие свои подлинные настроения. Да и, учитывая высокую популярность в Риме Песцения Нигера, естественно было полагать наличие его сторонников не только среди тех, кто собирался не так давно в цирке, провозглашая его императором, но и в самом сенате римского народа. Был и соответствующий исторический опыт. Некогда Октавиан заявился в сенат в сопровождении немалого числа друзей, почему-то очень неловко прятавших под одеждой оружие. После этого сторонники Марка Антония – 300 сенаторов и оба консула – резво удалились не только из курии, но из Италии вообще. Теперь же бывшие в сенате сторонники Нигера даже не попытались как-то себя проявить.
В курии Север сразу же обратился к высокому собранию с предложением принять постановление, согласно которому принцепсу запрещалось казнить сенаторов, не получив на то санкции сената. Здесь он прямо продолжил достойную традицию «хороших императоров». Так в своё время поступали Нерва, Траян, Адриан, Марк Аврелий и Пертинакс. Антонин Пий, если и не прокламировал такую политику, то на практике ей добросовестно следовал. Исключение составил лишь Адриан, чьё правление и в самом начале, и на исходе омрачилось внесудебными расправами, правда, немногочисленными.
Постановление, предложенное Севером, было немедленно принято. Сам император в цветистой речи поведал сенаторам, что начинающееся правление доставит подвластным полнейшее благоденствие. Никто без суда не будет отныне казнён, никто не лишится по произволу своего имущества. К доносчикам будет абсолютная нетерпимость – здесь Север обещал следовать опыту Траяна и Пертинакса. И вообще, принцепс во всех своих делах будет как бы соревноваться с Марком Аврелием, кто наряду с Пертинаксом является для него образцом правителя. Такая речь, что неудивительно, стала бальзамом на сердца сенаторов, перед которыми вдруг явился новый «наилучший принцепс». Так некогда их исторические предшественники восторженно именовали Марка Ульпия Траяна. Можно ли представить себе лучшее начало правления? Были всё же среди сенаторов и те, кто усомнился в подлинности таких прекрасных намерений Севера. «Однако некоторые из старших, знавших его нрав, предсказывали втайне, что он – человек изворотливый и умеющий искусно браться за дела, в высшей степени способный прикинуться и притворно выказать всё, что угодно, а также достигнуть того, что ему выгодно и полезно; это впоследствии и обнаружилось на деле».30
О неискренности речей Севера в курии написал и Дион Кассий, «…он сгоряча пообещал нам то же, что и хорошие императоры прежних времен, а именно – что не казнит ни одного сенатора, и принёс соответствующую клятву; более того, он приказал утвердить это общим постановлением, объявив, что врагом государства будет считаться и сам император, и тот, кто возьмётся помогать ему в подобном деле, а также их дети. Однако сам же он первым и преступил этот закон…»31
Думается, Луций действительно изначально лукавил. Чтобы получить как можно более широкую поддержку в столице, он должен был сказать именно то, что мечтали услышать римляне от нового императора. На самом деле Север прекрасно осознавал, что ситуация гражданской войны в Империи никак не способствует образцовому правлению. Потому втайне он оставлял себе право действовать согласно складывающимся обстоятельствам, не щадя своих очевидных противников или же тех, на кого падали сильные подозрения.
Пребывание Луция Септимия Севера в сенате, если полагаться на сообщение Элия Спартиана, было омрачено наглым требованием воинов, возжелавшим получить по 10 000 сестерциев на каждого. Оказывается, и легионеры хорошо знали римскую историю. Октавиан, окончательно утвердившись в Риме, одарил каждого из своих легионеров именно такой суммой. В этом ему, как известно, помогло обретение в присоединённом Египте несметных сокровищ Птолемеев. Ни сенат, ни Север подобными богатствами и близко не располагали. Легионеры, похоже, на такое вознаграждение и не рассчитывали. Главным было произвести на власти как можно более сильное впечатление и получить столько, сколько те реально в состоянии были выплатить. Потому, получив десятую часть того, что требовали, доблестные воины угомонились. В мятеж требование этой внеочередной платы не переросло.
Важнейшим идеологическим мероприятием Севера в те дни стало проведение невероятно пышных символических похорон Пертинакса. Собственно, этот злосчастный принцепс уже был кое-как погребён безо всяких торжеств. Теперь же не правивший и трёх месяцев Пертинакс удостоился упокоения подобно величайшим властелинам Рима. Север распорядился воздвигнуть храм в его память, «повелел, чтобы его золотую статую возили в цирк на колеснице, запряжённой слонами, и чтобы в других амфитеатрах в его честь были установлены три позолоченных кресла32». На погребальные носилки уложили восковую статую покойного в триумфальном одеянии. Более того, дабы создать иллюзию подлинности происходящего, специально приставленный мальчик добросовестно отгонял павлиньими перьями от изображения мух, как бы даже не от мёртвого, а от спящего. В прощании участвовали все сенаторы вместе с жёнами в траурных одеждах. Женщинам повезло больше: если их мужья стояли на открытом месте в римскую летнюю жару, то жены разместились в тени портиков33. Север, поднявшись на ростры, произнёс похвальную речь в память Пертинакса, которая сопровождалась возгласами сенаторов, приличествующими траурной церемонии. Самые громкие восклицания прозвучали при завершении императорской речи. Должно быть, в благодарность за её окончание. Ведь, судя по текстам сохранившихся или же воссозданных речей, Север любил блеснуть красноречием, и краткость, похоже, не была его сильной стороной. Наконец, носилки с восковым «покойником» поместили в трёхярусную башню, являвшую собою подлинно августейший погребальный костёр. Когда консулы поднесли огонь, из башни вылетел заранее там помещённый и своевременно выпущенный орёл, символизирующий апофеоз – обожествление Пертинакса. Так Север исполнил свои обещания: Пертинакс отомщён, достойно августа погребён и обожествлён.