— Идите. Я всё сделаю…
Медведев стиснул зубы. Взгляд ведущего «щитов» вздрагивал. Но руки не дрожали. Сделает.
Зубров потянул за плечо:
— Пошли, Мих. Нужно двигаться…
— Чёрт! Чёрт! Чёрт! — Михаил стиснул кулаками виски. — Ну нельзя же так! Неправильно так! Нельзя так глупо!
Ощущение дежа вю сколупнуло корку на душевных ранах — тут же заныли недавние шрамы. Инстинктивно потянулся и вытащил из ножен обломок. Старый добрый клинок, послуживший не один год, не одну рану нанёсший, и так бездарно погибший на площадке каменного форпоста. Михаил смотрел на сверкающий чередой изумрудных искр острый край и чувствовал, что наполняется теплом. Так тепло, так воздушно и мягко однажды он уже ощущал себя. Тогда, когда, уходя на смерть, его плечо сжал страж-сирота. Как и сейчас, тогда тело стало подобно пустой оболочке, наполненной горячим воздухом и светом, ходуном ходящим внутри плотской пустоты. Тогда он видел себя в глубине колодца, смотрел вверх, на звёзды и чувствовал их пытливый взгляд. И казалось, что всякая звезда — колодец с таким же узником внутри… А ещё однажды он видел как по серебристым трассам бегут капли-решётки, с заключёнными в них людьми… Но раньше, много раньше, он помнил Лес, огромный, как само бытие, словно весь состоящий из Дерев Жизни и Древ Познания. У Леса были старшие братья — Лунь и Дождь, но они уже отчаялись встретить того, кого ждали… Знать бы только — не его ли?
— Мих, не надо!
Медведев поднял глаза:
— Ох, Юрка… Это ведь то, чего ты ждал, правда?
— Мих? — Зубров опустился на колени, не отрываясь, глядя на острый излом клинка, мягко рисующий восьмёрки в руках друга.
— Сколько можно жить и не жить? Сколько? — усмехнулся Михаил. — Я жил полной грудью только тогда, до смерти брата. Сопливым пацаном, дураком, но — жил! Не пытался быть кем-то, кем быть не мог! Рюкзак на плечи и — айда! А теперь? Ты скажи, сколько так можно? Сидеть в колодце и смотреть на звёзды? Стоять на пороге и не перешагивать? Сидеть в капле и не вырываться?
Он оглядел стоящих вокруг. Тэра, словно почувствовав что-то невероятное, происходящее с ним, стояли замерев. Многие сложили на груди ладони в знаке взлетающей птицы. И ждали.
Юрка сидел, зажмурившись и стиснув на коленях кулаки.
Михаил усмехнулся и задрал рукав. Вены бесились под кожей. Змеились, путая след, словно прячась от ослепительно-зелёной искры, горящей на ломаном острие. Рассматривая, как вьётся отпущенным гидрантом бьющийся сосуд, Михаил продолжил:
— Я, возможно, не тот, кого ждёт Лес. Возможно и не тот, кому суждено быть Отцом. Но Стратим права — для того, чтобы создавать, нужно чувствовать себя творцом. Мать — та, что вынашивает и кормит. Отец — тот, кто воспитывает. А способ передачи воспитания… Ты помнишь? Воспитание — это возможность напитать собой, не так ли? Получается, быть отцом, значит отдавать себя. Не больше и не меньше!
Изумрудная искра коротко полоснула по предплечью. Рассечённая кожа раздалась под остриём. Брошенный нож звякнул на каменном полу и испуганное солнышко метнулось от раскрывшейся раны. Михаил пережал пясть и протянул руку к губам Всеволода.
— Михаил! — дёрнулся Яромир.
— Я помню! — рявкнул он, не оборачиваясь: — Моя кровь — оружие. Возможно, я убиваю его этим. Но делаю то, что чувствую правильным и единственно верным сейчас. Чувствую сам, без оглядки. Потому: не лезь! Нажать на курок ты всегда успеешь…
Кровью вымазанные губы дрогнули, раскрываясь. Капля потекла в рот. И — ничего. Ничего не изменилось. Всё такая же бледность кожи, заострённость черт, едва вздрагивающие веки закрытых глаз.
Чуда не произошло. Михаил зажмурился и опустил голову. Теперь — стрелять и уходить. Время поджимает. Пережимая предплечье, неловко поднялся. Огляделся — люди стояли вокруг молча. И все смотрели не на раненного, а на него.
ebooksa