Остановил. Одёрнул себя. Запретил думать и надеяться.
— У нас договор, девонька, — Михаил протянул и осторожно опустил на острое плечо руку. Прямо под тихо струящиеся змеиные головы. Стерва напряглась, выгибаясь кошкой от неожиданного прикосновения. Испуганно сжалась, оборачиваясь. Осталось только улыбнуться ей, ободряя и успокаивая. Но, растянув губы, почувствовал, что рот дрожит и кривится, едва справляясь с желанием выть.
Стратим поняла. Огромные пушистые ресницы забились крыльями прижатой к земле подраненной птицы. Справилась с собой и медленно выскользнула из-под его руки. Грустно улыбнулась:
— Я не «девонька», Отец. Мне больше лет, чем дряхлым старикам твоего мира! И я знаю, что делаю. Я отпускаю тебя. Я освобождаю тебя от Слова. Уходи!
Упрямо покачав головой, Михаил повторил:
— Девонька… — договорить не успел.
— Ты думаешь о ней. Пусть вспоминаешь не в каждый момент своей жизни, но каждый посвящаешь ей, — Стратим отстранилась и закрыла глаза. — Ты там, рядом с ней… Тебя нет здесь, нет совсем. Только отсвет, отражение, эхо… Это не ты. Это — твой долг! Всегда и везде долг — часть тебя. Твои обязательства перед одними и другими. Долг за смерть брата повлёк долг за жизни подчинённых, долг за дружбу привёл к долгу передо мной… Но на долге не построить Дома. Не сковать счастья. Не сотворить новой жизни, не вдохнуть в неё понимание женского и мужского, мудрости и силы, не подарить счастье гармонии. Долг — это одиночества духа, это внутренняя пустота. Пустота, из которой нечего взять и в которую невозможно что-то влить, ибо она бездонна…
Михаил опустил руки. Мир вокруг шатался. Тихий дубок свертывал подсыхающие листья. Влага, так необходимая деревцу, вся поднялась куда-то под гортань и там свернулась в ледяной комок, и ни туда — ни сюда. А ладони опалило разгорающимся пожаром.
— Прости всех. Прости себя. И уходи. Всё, что получилось — уже получилось. И твоя доля была в нём не больше чужих, — Королева поднялась и встала, отвернувшись.
Несколько мгновений решаясь, Михаил поднялся, шагнул ближе и взялся за острые плечи.
— Если я уйду, то тебя лишат трона… — хотелось сказать о другом, но уж как получилось.
— Я знаю, что будет дальше, — устало сказала она. — Слишком хорошо знаю, что будет, и если ты останешься, и если ты уйдёшь. Да, я буду чёрной королевой. Да, как было напророчено, Гнездо останется без нового поколения и род мой сгибнет, оставив после себя только серый монолит дома на равнине… Но я люблю тебя. Люблю, и потому отпускаю. Нет! Не отпускаю — гоню! Гоню, зная, что будет дальше… Потому что, если ты останешься, будет ещё хуже…
Горло сдавило ледяным комом так, что даже слова стали даваться с трудом:
— Хуже?
Королева тряхнула волосами, но змеиные головы не захотели жалить, а вяло трепыхнувшись опали.
— Да. Хуже! Будет боль. Вечная боль, в которой будет жить Гнездо. Боль женщины, которая не нужна и всегда оказывается противоположностью той единственной и светлой, образ которой разлука заполняет божественными чертами. Боль матери, которая вынашивает ненужных детей, чьи беззащитные комочки не вызывают у родителя ничего, кроме неудовольствия. Боль сущности, чья гордость растоптана желанием дарить радость тому, кто отрицает её как источник. Боль, Отец… Вот чем от меня напитается мой мир, мой дом, мои сёстры… Не верой в себя, как дарила сестра, и не любовью, как хотела я… — она помолчала, справляясь с собой и продолжила тише, — А если ты уйдёшь, память о тебе будет сжигать моё сердце в нежности и безысходности. Но, может быть, крохи этой нежности позволят Гнезду выстоять до той поры, пока не найдётся та, которая сместит меня, отыскав себе мужа и отца роду… И в благодарность ей я подарю один совет… Никогда не заключать договоров с мужчиной. Никогда не верить в эти договора. И никогда не позволять мужчине видеть мир таковым, какой он есть! Для того, чтобы все были счастливы, мужчина должен жить в сказке…
— Девонька…
— Уходи! — она зло тряхнула волосами. И теперь пробудившиеся змеи подняли сонные головы, зашипели, трогая воздух раздвоенными языками. — Уходи сам или я прикажу гнать тебя!
Михаил одёрнул руки из-под змеиной атаки и отшагнул.
Она стояла тонкая и хрупкая. Беззащитная. Одинокая. Живая. Женщина. Все, что и было в ней мистического, — только бьющиеся клубком гадов волосы. Но они — не защита от тоски и боли. И они — не препятствие для сильных ласковых рук. И можно сейчас, прямо в эту минуту, шагнуть под укусы чешуйчатых голов, схватить за плечи, развернуть и впиться в губы. И она растает в руках, позволяя себя ласкать. Волосы лягут широкими тугими волнами, утихнут, словно океан в безветренности… А губы будут солёны от слёз, и он закроет глаза, чтоб не знать, чьи это слёзы. А потом… Будет жизнь. И он уже знает, какая…
ebooksa