Чтобы оставаться в морге спокойным и хладнокровным, необходимо обладать сильным характером. Частенько люди считают врачей циниками, только дело здесь совсем не в этом – нам приходится адаптироваться к той жизни, что мы выбрали для себя, дабы не сойти с ума. К сожалению, я еще не до конца овладел этим искусством. Сколько бы я ни пытался соблюдать присущее врачам спокойствие, внутри меня пробирала дрожь.
Из четырех сердец в морге стучало только одно – мое. Многие врачи, когда я еще учился, говорили: «Если тебе придется делать вскрытие, то отнесись к человеческому телу как к куску мяса, которое необходимо изучить. Отбрось его человеческую сущность».
Но как можно так относиться к тому, кто так же, как и ты, мечтал, любил и страдал? Может быть, со временем я все же смогу изменить свое отношение, но только не сегодня. Насколько же отвратительно осознавать, что однажды и ты сам окажешься на столе патологоанатома, который будет резать тебя, чтобы установить точную причину смерти. Ничего не поделаешь. Это наша судьба. Мы все смертны, и рано или поздно наши родные и близкие, стоя возле гроба, будут прощаться с нами.
Соблюдая последовательность аутопсии, я провел наружный осмотр и сделал несколько записей: «Мужчина среднего телосложения. Рост один метр семьдесят четыре сантиметра. Вес около семидесяти пяти килограммов. Выраженное трупное окоченение всех групп мышц. Интенсивный сине-фиолетовый цвет трупных пятен наиболее вероятно указывает на смерть по причине асфиксии. Ярко выраженные синяки в области шеи. Раны, язвы и иные повреждения кожного покрова отсутствуют».
Я взял в руки скальпель, на секунду закрыл глаза и перевел дыхание. Отступать некуда, нужно делать свою работу. Его плоть легко сдалась под напором острой стали, и кожа разошлась в стороны, оголяя застывшие кровь и мясо. Вскрыв грудную полость путем рассечения реберных хрящей, я увидел внутренние органы. В противовес сказанному ранее между селезенкой и желудком не было никаких тайн, которые я мог бы схватить и подставить под лучи света.
Неожиданно мне показалось, будто это я лежу на столе, а другой врач копошится в моем теле, пытаясь что-то найти. Меня бросило в дрожь. На мгновение лампы погасли, но этой секунды хватило, чтобы сердце в ужасе замерло.
Спустя какое-то время дело было сделано. Я стоял у раковины и тщательно мыл руки. Тело Чарльза Берингема было надежно спрятано в одной из камер, расположенных вдоль стен.
– Доктор, вы закончили? – послышался голос из-за двери.
– Да, – ответил я, продолжая мыть руки.
Дверь слегка приоткрылась, и в проеме появилась голова полицейского в фуражке. Он внимательно оглядел помещение, но входить не стал. Я успел познакомиться и с ним и его коллегой. Его звали Стив, а тот, что остался наверху, был Роджером.
– Что же вы? Проходите, – предложил я.
– Ну нет, мне и тут неплохо, – делая короткие паузы между словами, заявил Стив. – Честно говоря, не переношу вида покойников.
– Как же вы тогда работаете в полиции? – Я закрыл кран и взял в руки полотенце.
– До сегодняшнего дня мне удавалось избегать столкновения с ними и прочими неприятностями.
– Что вы подразумеваете под «прочими неприятностями»?
– Кровь, драки и всякое такое.
Все понятно: канцелярская крыса, всю свою жизнь посвятившая сидению в участке и разнообразной писанине.
– Доктор, я хотел спросить, когда можно будет получить копию отчета и узнать, что вы выяснили?
– Подождите еще немного. Я сам к вам приду и все расскажу.
Полицейский кивнул, улыбнулся, и его голова тут же исчезла за дверью. Все эти люди удивляют меня. Если в детстве казалось, будто полицейский – это образцовый гражданин, следящий за тем, чтобы каждый из нас мог спать спокойно, то что можно сказать, видя вот таких людей, как тот, чью голову я лицезрел несколько мгновений назад? Не хватало еще, чтобы в их рядах появились люди, которые, надувая губы, будут заявлять, что никогда не наденут форму полицейского, потому что она им жмет или им не хватает в ней ярких цветов и кружев.