— Не знаю, — пожал плечами Эйнар. — В тот раз — да, а через три дня нас сняли с постоя и отправили в Дайхольм. Там я и завербовался в гарнизон. Тибальд подсказал, мы с ним как раз познакомились.
— Хотела бы я встречаться только с такими ведьмами, — вздохнула леди, поднимаясь. — Еще раз благодарю, капитан. Надеюсь, вы мне потом расскажете еще что-нибудь?
Эйнар молча кивнул, проглотив обещание. Пусть только вернется в крепость — он непременно расскажет, даже если придется просить истории у Тибо. У нее красивый смех, оказывается. Чистый и звонкий. А еще, смеясь, она словно светится изнутри. Не надменная Снежная Дева, даже не высокомерная леди-магичка, а просто юная женщина. Боги, ей же в самом деле на десять лет меньше, чем Эйнару! Двадцать шесть, из которых три с лишним года украла война.
Синяя накидка в свете очага казалась почти черной, но Эйнар помнил, что леди к лицу этот цвет под дневным солнцем. И на лошади она сидит как влитая, глянуть приятно. Даже не просто приятно, йотуны бы побрали два года воздержания… Но разве об этом сейчас следует думать? Слишком дорого им может обойтись этот миг неожиданной близости, слишком страшные тени стоят за спиной в темноте.
Чего-чего, а такого Ло не ожидала. У капитана, оказывается, есть чувство смешного! Он, правда, рассказывал серьезно, но ирония все равно сквозила в каждом слове, будто нынешний Эйнар слегка и беззлобно подтрунивал над тем, молодым. Умение посмеяться над собой — редчайшее качество и оттого особенно драгоценное! Оно безумно нравилось ей в Маркусе и Гилберте, но Рольфсон… Вот почему он раньше не был с ней таким? Заботливым, спокойным, слегка насмешливым… Почему нужно было оказаться на краю смерти, чтобы из оболочки Кирпича проглянул интересный мужчина? Обидно как…
С другой стороны, а много ли можно насчитать дней, когда они с мужем не цапались, будто кошка с собакой? Если бы капитан попытался тогда проявить заботу, можно не сомневаться, Ло первая бы ощетинилась иголками.
Она подкинула в огонь последние обломки жердей и вспомнила, что надо забрать молоко. Правда, Аманда с ребенком спят, вряд ли стоит их будить. Ло подошла, пригляделась, стараясь не коснуться края постели. Сон был больше похож на лихорадочное забытье, иногда малыш покашливал с бульканьем и хрипами. Третий день. Неужели можно это пережить?!
Лестер думает, что нет. Ло знала почти непроницаемый, но все равно отдающий сочувствием взгляд профессиональных целителей. Насмотрелась и во время войны, и потом в лазарете. Да, леди, мы сделаем все, что возможно. Конечно, чудеса бывают. О, несомненно, надежда есть! А потом — клятое заражение крови, или пробитая артерия, или маленькая острая дрянь под сердцем… и у Ордена еще на несколько магов меньше. Они до последнего говорили Тимоти Дорсу, что надежда есть! Еще чуть-чуть, и ведьмачье проклятье удастся снять! Тимми умер, считая, что непременно выздоровеет. С Ло у них так не получилось, она выжала правду. И сбежала, прекрасно понимая, что помочь ей не смогут, а стать еще одним экспонатом, к которому водят адептов зеленого факультета, — да идите вы к Барготу!
«А ведь быть целителем гораздо страшнее, чем боевым магом, — подумалось ей. — В бою самое ужасное — подвести своих. Ну и еще в плен попадать не стоит. Но там об этом не думаешь. А целитель должен смотреть в глаза обреченных и лгать, что все хорошо. Убедительно лгать! Бр-р-р-р…»
Ей трезво подумалось, что она ведь и сама может вскоре оказаться на месте Аманды. И тогда… Нет, Ло не боялась смерти, она слишком насмотрелась на работу Маркуса и точно знала, что душа просто уходит за грань, продолжая путь. Но оставить Мелиссу, не выполнить долг перед убитыми братьями и сестрами по Ордену? Вот чего она истово не хотела, зная, что будет сопротивляться до последнего.
И, как назло, тут же захотелось кашлянуть. Поднеся руку ко рту, Ло спрятала предательский звук, испугавшись: неужели начинается? Но ведь жара нет… Да просто здесь холодно и воняет! Не только закашляешься, можно и в обморок упасть!
Мгновенный страх смыло волной злости. Она смотрела на умирающую фраганку, на ребенка у ее груди и мягкий холмик пониже талии, только-только обрисовывающий женское чрево… И яростно ненавидела нелепую судьбу, которая свела храбрую девочку со смертью так рано. Да, люди каждый день умирают до срока! Тонут, ломают шеи, болеют или падают от ножа в темном переулке… И каждый раз это нелепо, неправильно, несправедливо! Но Ло привыкла видеть смерть на войне, когда она скалится железом, огнем и ведмачьими чарами, а вот так, в постели, безнадежно и беспощадно…
«Помоги ей! — закричала она где-то глубоко внутри, с болью и кровью выдирая каждое слово, как вырезают стрелу из раны. — Помоги, слышишь?! Если ты в самом деле богиня, если ты существуешь и не глуха, не смей оставаться в стороне! Она верила тебе, она к тебе шла, она надеялась, что ты спасешь ее детей! Не смей молчать, Волчица!»
Слезы катились по щекам, дыхание перехватило, и наяву Ло не могла бы продавить через сухое горло ни звука, на плечи ее легла невидимая чудовищная тяжесть, от которой подгибались ноги и темнело в глазах, но она продолжала кричать, а когда кончились слова, истошно и беззвучно завыла всей своей сутью, выкрикивая злое, бешеное, не мольбу, а приказ, продираясь через время, пространство и еще что-то, недоступное человеческому сознанию.
И в какой-то момент мир сдвинулся. Ло вдруг поняла, что стоит не посреди грязной темной хижины, а в зимнем лесу, сияющем пышными сугробами и наледью на низко свисающих ветках. В черном ночном небе куском хрусталя висела идеально круглая луна, окруженная кровавым ореолом, и темные деревья сверкали в ее свете россыпью алмазно острых разноцветных бликов. Тишина, тьма, холод… А потом тени шевельнулись, укладываясь к огромным мягким лапам, и перед Ло встала белоснежная волчица выше любого человека, так что Ло снизу, задрав голову, взглянула в человеческие глаза на звериной морде. Почти человеческие: ярко-синие, источающие ровный призрачный свет, но с волчьим узким зрачком.
Злость вытеснила страх, не позволяя бояться, но все-таки Ло замерла, в восторженном то ли ужасе, то ли вдохновении глядя на сияющего божественного зверя.
— Что ж, дитя, ты звала — и зов твой услышан. Говори же…
Пасть Волчицы не шевелилась, слова сами собой рождались внутри Ло, отдаваясь дрожью во всем теле. И тяжесть, сдавившая ее грудь, никуда не делась, но, когда Ло открыла рот, пытаясь заговорить, ее голос прозвучал в ледяной тишине волшебного леса будто сам по себе.
— Помоги им… Я прошу прощения за дерзость, Госпожа, — спохватилась Ло, краешком затуманенного сознания понимая, что могла разгневать божество непочтительностью. — Я не знала, как призвать тебя почтительно и правильно…
— Меня зовут сердцем, — беззвучно вымолвила Волчица. — И, если ты услышана, все было верно. Так ты просишь за эту женщину и ее детей? Кто она тебе? Родная кровь? Между вами давняя дружба или долг?