Задерживаться в Хетафе дальше было сеньору дель Соль уже некогда, да и не слишком прилично, поэтому он не без досады ответил:
— Я с утра тоже навещу храм, а после службы сразу уеду.
— Похвальное благочестие! — вставил священник. — Правда, — он вздохнул, — наш храм не в лучшем состоянии, как и Хетафе. Я уже ушёл на покой, когда оспа забрала моего молодого преемника, и вот… он умер, а я, старик, зря надеялся остаток дней провести за книгами и любуясь нашими горами. Завтра — день поминовения, службу никак нельзя пропускать.
Хозяин дома поднялся, делая знак и гостям. Кабальеро откланялся первым, напоследок вновь полюбовавшись изящным поклоном дочери идальго.
9. Сельский храм
Не будучи прихожанином, кабальеро на утренней службе решил постоять за скамейками, что позволило ему понаблюдать за идальго и его дочерью, не слишком привлекая к себе внимание. Он не был знатоком живописи, однако достаточно видел прославленных росписей и картин, чтобы понять — в Хетафе работал отнюдь не местный мазила. Одежда крестьян тоже свидетельствовала — селение знавало лучшие времена. В первом ряду сидели только две семьи — единственный здесь дворянин с дочерью и староста с женой. По понятиям дона Стефано, крестьянам нельзя позволять подобные вольности, но сеньору Рамиресу в силу бедности или убеждений надменность была несвойственна.
Инес сидела рядом с отцом в тёмном платье, судя по покрою, оставшемся от покойной матери, для дворянки простом, но не похожем на праздничные наряды крестьянок. Впрочем, день поминовения нельзя назвать праздником, только грубые натуры устраивают из него развесёлые поминки. По части приличий, принятых в своём кругу, дон Стефано был весьма щепетилен, а потому напустил на себя строгий, немного печальный вид. Когда после службы Инес вслед за отцом направилась к выходу, кабальеро ждал её возле чаши для святой воды, зачерпнул из неё и протянул девушке руку, предлагая не опускать пальцы в чашу, а коснуться воды, собранной в сильной мужской ладони. В Сегилье такой жест считался галантным, но в Хетафе мог быть вообще неизвестен. Сеньорита с удивлением подняла глаза на дона Стефано, однако не стала, как он ожидал, спрашивать отцовского позволения. Лишь на миг рука её замерла в воздухе, и с тихим «Благодарю вас, сеньор» девушка приняла оказанную ей любезность и вышла из храма. Крестьяне смотрели на сценку с нескрываемым любопытством, но идальго как ни в чём не бывало проводил дочь глазами, подошёл к кабальеро и спросил его:
— Как вам понравились наши росписи?
— Боюсь, я в живописи невежда, но руку опытного, может быть, даже знаменитого, мастера вижу.
Сеньор Рамирес назвал имя художника, а дон Стефано с сожалением припомнил, как ему хотелось при ограблении одного из богатейших замков забрать стоившую несколько тысяч дукатов картину. Он тогда не рискнул связываться с перепродажей знаменитого произведения искусства. Позже, высказывая хозяину соболезнования по поводу случившейся с ним неприятности, разбойник убедился в правильности своего решения. Вельможа боялся утратить семейную реликвию, которой была эта картина, а узнав, что шедевр остался на месте, на радостях выпил за здоровье неизвестных ему грабителей и не стал докучать стражникам требованиями проявить рвение при расследовании. Дон Стефано к тосту охотно присоединился.
Идальго тем временем продолжал:
— Мой дед настоял, чтобы одну из старых росписей мастер оставил нетронутой, хотя она совсем не в тогдашнем, да и не в нынешнем вкусе. Пойдёмте, я покажу.
Из вежливости дон Стефано проследовал за идальго и спустя минуту смотрел на изображение архангела Мигеля — предводителя небесного воинства. Фигура казалась изломанной, плоской, её нельзя было принять за портрет, и в первый миг кабальеро недоумевал, зачем эту древность не записали чем-либо более искусным. Однако чуть позже гость понял, что ему трудно отвести взгляд от сурового лица архангела. Ещё миг — и глаза изображённого на старинной росписи существа казались пылающими, пронзающими душу насквозь, всеведающими и ничего не прощающими. Кабальеро вздрогнул от выведших его из похожего на столбняк состояния слов идальго:
— Вижу, наш дон Мигель и на вас произвёл впечатление.
— Да… но такие картины сейчас не в чести.
— Божественные создания нынче принято изображать почти как обычных людей, разве что глаже. Скажете что-нибудь об архангеле?
— Он был дворянином! — вырывалось у дона Стефано.
— Вот как? — идальго был удивлён словами своего гостя и задумчиво произнёс: — Мне бы и в голову не пришло. Всю жизнь называл нашего архангела доном Мигелем и не задумывался о сословии. Я пойду на кладбище. Инес, наверное, уже помолилась на материнской могиле.
— Я недолго побуду здесь, помолюсь за родителей.
— Разумеется, кабальеро.