— Конкуренты господина Абызова. — Зорин, видимо, выставил защитный щит от моих шпилек, потому что излучал каменное спокойствие. — Некто, о твоих проблемах осведомленный, лишил тебя защитницы, чтоб воспользоваться.
— А Крампус?
— Это третий вариант. Я вот все думаю про эти «три по три».
— И чего надумал?
— Фима, — Иван покачал укоризненно головою, — кто кого у нас допрашивает?
— А это уже допрос? — Я даже со стула вскочила и ногой топнула. — Это значит так у вас, сыскарей, принято? Развалился тут, значит, и допрашивает!
— Тебя никто с кровати не гнал.
— Ах так!
Я поискала глазами хоть что-то, что можно разбить, или пнуть, или…
— Отставить ажитацию. — Зорин с хрустом потянулся и встал с постели, сразу став огромным и внушительным. — Твоя манера, душа моя, постоянно раскачивать порывы то в одну, то в другую сторону, доводя собеседника до белого каления, изрядно утомительна.
— Ах, я вас утомила?
— Ну вот опять! — Он схватил меня за плечи, наклонился. — Радость, благодарность, обида, злость, ты демонстрируешь все эти чувства почти без перехода и, на первый взгляд, бесцельно. Но ты прекрасно знаешь, что делаешь.
— И что же? — Я бесстрашно встретила его взгляд. — Что я, по-твоему, делаю?
— Пытаешься вывести меня из равновесия.
— Зачем?
— Ты боишься. Не меня, себя. Чем-то я тебя, папину дочку, зацепил.
— Какое чудовищное самомнение! — Я схватила Зорина за ворот сорочки, чтоб его лицо было еще ближе к моему рту. — Тебе нечем меня цеплять! Мне мизинцем пошевелить достаточно, чтоб чародеи посильнее, красавцы попригоже…
Горячие губы, ищущие, жадные. Томление, поселившееся во мне, огненными струйками омывает тело, мои руки на его шее тянут вниз, в ушах шумит, будто голова превратилась в морскую раковину. Вот оно! То, чего я так желаю и так боюсь. Дрожь, страсть, предвкушение.
Он отодвинул меня от себя, заставив чуть не заскулить от разочарования.
— Это и есть твой последний козырь, Серафима? — спросил Иван, тяжело дыша.