– Ты оружие держи наготове, место не очень…
– Понял, – сказал Миша и пошёл на свет, что горел у входа в заведение.
А там, под единственной лампой на улице, шла жизнь. К свету слетелись кучи здоровенных мотыльков. Их было так много, что они застилали свет, и в двадцати метрах от лампы было слышно, как они гудят.
Горохов не любил этих тварей, брезговал и всегда убивал. Нет, они не были опасны, но, если ты находишь в степи разлагающийся труп, на нём обязательно будет пару сотен этих мерзких существ. Будут сидеть там и своими хоботками лакать жижу из мертвечины в любую жару.
Помимо мотыльков под лампой суетились местные наркоманы. Один лежал прямо у входа. Мише, чтобы войти в заведение, едва перешагивать через него не пришлось.
Один сидел, привалившись к стене. Кажется, спал. Ещё четыре человека проявляли признаки жизни. И им было, вроде, даже весело. Видно, в помещении духота, а на улице не больше тридцати пяти, вполне комфортно жрать полынь под светом фонаря.
Он не хотел, чтобы его видели, но…
Кажется, он узнал знакомый голос. Голос был сиплый, высокий, надтреснутый. Это говорила женщина, ну, или то, что от женщины осталось.
Она говорила, с упрёком и подскуливанием:
– Лысый, отдай, чего ты такой урод?
– Дай хлебнуть-то. – Кто-то отвечал ей зло.
– Иди, у Лёвы возьми, а это мне на завтра… – Сипела баба, повышая голос.
– Иди сама у Лёвы возьми, он мне ни хрена уже не даёт…
– Лысый, отдай воду, мне завтра в степь идти…
– Не сдохнешь, – отвечал лысый.
– Я не сдохну, да что б ты сдох, чёрт дырявый. – Заорала она.
Голос у неё был пропитый, так, повизгивая, говорят вконец опустившиеся женщины, когда их обижают.
– Я тебе сейчас рыло разорву, тварь, – отвечал лысый. – Вошь поганая, воду для человека зажала… В бархане прикопаю тебя…
Пряча огонёк сигареты в ладони и не отрываясь от стены, он прошёл метров десять. Теперь ему было лучше видно всю компанию.
Да, он видел эту бабу. Худая баба в армейской кепке. Это она больше всех переживала, что бармен «Беляшей» Лёва сдал Вадюху в санаторий. Но жизнь идёт своим чередом, теперь она переживала, что Лысый отнял у неё флягу.