Виктор Готлибович смотрел телевизор и не помышлял о том, что всего через несколько минут он станет свидетелем настолько драматической сцены, что впечатлений от неё хватит на всю жизнь. Жена что-то мыла на кухне, прозаически позвякивая посудой, Жанна учила уроки в соседней комнате, рядом мирно дремал огромный сибирский кот. Окна начали затягивать сумерки, дом окунулся в покой и полудрёму. «Мужчины в доме есть?», — донеслось до слуха Виктора Готлибовича. Он вышел на кухню — голоса принадлежали гостям в милицейской форме. «Есть, конечно, а что случилось?», — хозяин в недоумении посмотрел на жену, та с ответным недоумением — на него… На голос вышла Жанна, которая поняла сразу: визит блюстителей порядка должен иметь одну причину — гибель Веры. «Что, нашли того, кто убил Веру?», — спросила она. Но мужчины, словно не услышав её вопроса, обратились к отцу: «Вы не могли бы пройти с нами? — нам нужен понятой». «А, пожалуйста, пожалуйста, я сейчас», — Виктор Готлибович засуетился, собрался, и через минуту они вместе уже стучали в дверь дома напротив, чтобы пригласить с той же целью и соседа.
Уже по дороге выяснилось, что идут они в дом, расположенный неподалёку, Об его обитателях Виктор Готлибович знал примерно то же, что и обо всех соседях: в доме, разделённом на две половины, живут две семьи — родители и молодожёны с дочкой. Может, и не совсем молодожёны, но люди очень молодые: он, кажется, шахтёр, она… место работы жены соседа Виктор Готлибович не знал. Ах, да, вспомнил, что о них рассказывала дочь: Жанна ходила в гости к соседям на день рождения, ещё цветы срезала в палисаднике, целую охапку. Было это в день исчезновения её подруги Веры. Что-то дрогнуло в душе, вспомнился вопрос дочери. «А что, убийцу нашей соседки не нашли?», — обратился он к попутчикам. «Нашли, вот к нему и идём, как раз для этого вы нам нужны», — они уже входили на крыльцо, дверь была открыта, за дверью, как ни странно, было очень тихо.
Виктор Готлибович вспомнил сегодняшнее утро: они с женой перебирали выкопанную накануне картошку, когда увидели, как одна за другой проехали две машины: сначала — милицейская, за ней — «скорая». «Господи, — всплеснула руками жена, — неужели опять кого-то убили? Да до каких же пор всё это будет продолжаться?!». Она не ошиблась: убили соседку, девочку лет семнадцати. «Неужели это одних рук дело?», — подумал Виктор Готлибович, войдя в комнату. И тут он увидел убийцу. Этого симпатичного парня он встречал много раз на улице, в автобусе, вспомнил вдруг, что как-то, придя с работы, стал свидетелем ссоры матери с дочерью. «Зачем ты туда ходишь? — ворчала мать, — что они тебе за компания: семейные люди, старше тебя…» «Да я не одна, мы же вместе с Леной, — оправдывалась Жанна, — да и не часто там бываем». На вопрос, куда ходит дочь, жена только махнула рукой, тут вошла соседка, и разговор разом стих.
К понятым обратился человек с погонами старшего лейтенанта (кажется, его фамилия была Носов или нечто похожее — забылось со временем), объяснил их обязанности, указал рукой на сидящего с опущенной головой парня: «Вот, нашли всё-таки: думали, волкодав матёрый по городу ходит, да не один — со сворой, а тут — слизняк. Моя бы воля — не таскал бы я его по судам, а хлопнул прямо на месте». Парень дёрнулся, ухмыльнулся, но промолчал. Заплакала его мать, что-то причитая, но слёз, видимо, было выплакано столько, что она умолкла тут же, отрешённо глядя в угол. В доме пахло краской, извёсткой, чем-то прохладным и свежим — недавно был сделан ремонт, ещё не просохла печь, сияя боками выкрашенными алюминиевой краской, а на окнах не было штор. «Осторожно, в краске не испачкайтесь», — предупредили вновь пришедших.
Между двумя окнами, прислонившись к стене, стояла молодая полная женщина с явными признаками беременности, её Виктор Готлибович тоже встречал раньше. «Наверное, это и есть сестра подруги Жанны», — подумал Виктор Готлибович. Глаза женщины были заплаканы, но лицо выражало живой интерес ко всему происходящему, будто она боялась: вот-вот случится что-то ещё более страшное, нежели произошло уже, и следила за каждым жестом присутствующих, словно хотела защитить этого обречённого человека, бывшего её мужем, свою семейную жизнь, свой кров, куда ежедневно вкладывала душу и силы. С каждой найденной вещью на лице её появлялось какое-то вымученное удивление и боль. На вопрос, знала ли она, чем занимается её муж, женщина резко замотала головой, закрыла лицо руками и разрыдалась.
Обыск между тем продолжался. К найденным на чердаке боеприпасам (патроны, рожки от автомата и детали пистолета) прибавлялись всё новые вещи-улики: проигрыватель и несколько норковых шапок. «Он, оказывается, ещё и грабил, — подумал Виктор Готлибович. — Интересно, знала всё же жена или нет? Неужели скрывал?» Он посмотрел на Ирину, встретился с ней взглядом, та отвела глаза и опять расплакалась. Похлопав по карманам рабочей одежды, висящей у двери, милиционер сунул туда руку и вытащил женские часы марки «Электроника». На браслете чётко виднелась засохшая кровь. Это были часики последней жертвы. Через несколько минут принесли кроссовки, маленькие, почти детские, с белыми шнурками — сосед нашёл в огороде. Кроссовки тоже принадлежали Лене. Поиски продолжались. Проверили кладовку, перетрясли каждую тряпку в шифоньере. В куртке нашли золотую цепочку и серьги. Золото принадлежало Вере Кудесниковой.
Лицо убийцы, казалось, не выражало ничего: он говорил, будто не о себе, а о ком-то постороннем, не имеющем к нему никакого отношения. Он был, словно игрушка-автомат, заведённая на определенное время. Заводом этим был очередной вопрос, касающийся каждого убийства. Он признался сразу во всех, рассказывая подробно, на вопросы отвечая чётко. Сам задал лишь один вопрос: «Меня расстреляют?». «А ты-то как сам думаешь?» — вопросом на вопрос ответил допрашивающий. «Думаю, да» «Ну, так что же тогда спрашиваешь?» Вопрос, действительно, был неуместен.
Допрос и обыск длились до трёх часов ночи. Когда Виктор Глебович вернулся домой, дочь спала. Он подошёл к кровати, посмотрел на Жанну, но не удержался и тронул её за плечо. Жанна испуганно открыла глаза: «Что случилось?». «Ты знаешь, кто убил Веру?» «Кто?» Виктор Готлибович назвал фамилию Щербакова. «Нет, нет, это неправда, тебе наговорили на него!», — закричала Жанна. «Это — правда, он убил Веру и Лену, и других… я только что был понятым при его аресте. Он во всём признался» Жанна уткнулась в подушку и заревела в голос.
ГЛАВА 13. БЕГ ПО ЗАМКНУТОМУ КРУГУ
Он узнал её сразу, как только она вошла. Он ждал её давно, но не знал, в каком образе она явится: скорее всего, в лице блюстителя порядка — в форме с погонами, или бетонной плиты, случайно свалившейся на голову, а, может, скрипа тормозов и тяжести, от которой хрустит грудная клетка и прерывается дыхание. Он знал, что расплата его не минует. И она явилась в образе семнадцатилетней девчонки с серыми глазами и с модной, запутанной ветром стрижкой. Да, это была та, вторая, он и имени-то её не помнил, а, может, и не знал вовсе. Они были подругами: эта, с испуганными глазами, и та, глаза которой уже никогда не примут никакого выражения. Его последняя жертва. Девушка тоже узнала его сразу, хотя старалась не показать виду — актриса из неё вышла бы никудышная. Он знал, что она не одна, никак не могла прийти одна, хотя… может быть, случайность, бывает же такое. Он заметался по комнате, подбежал к окну и тут услышал тяжёлые шаги у двери. Всё. Неужели он понял это только сейчас? Последнее время он плохо спал. Не то чтобы мучила бессонница или посещали тени убиенных. Нет. Он и сам не знал, что с ним такое, но жена будила его по несколько раз за ночь: он скрипел зубами, кричал во сне, размахивал руками. Что ему снилось — не помнил совершенно. Днём старался выглядеть прежним, хотя бы внешне, на людях. Это ему частично удавалось, а вот дома…
Ирина не могла не заметить резкой перемены в муже, она стала нервной, закатывала ему скандалы и всё чаще появлялась на работе с тщательно запудренными синяками на лице. Между тем время шло, будущий ребенок будил маму по ночам то резкими толчками, то приступами тошноты, она просыпалась и часто не обнаруживала мужа дома. Она бродила по пустым комнатам, плакала над кроваткой дочери, чувствуя, что ушло из её жизни что-то доброе и чистое, а на семейную жизнь её наплывает облако густой вязкой грязи. Она чувствовала это физически: женщина, готовящаяся к материнству, прозорлива и чутка сердцем вдвойне. Однажды она видела, как муж возвращался домой среди ночи: подошёл к калитке, оглянулся, вошёл во двор, оглянулся опять и крадучись, словно в чужой дом пришёл, начал пробираться к крыльцу. Потом он что-то искал в кладовке, долго мылся на кухне, гремел кастрюлями. «Ладно, главное, что жив», — подумалось Ирине, но легче на душе от этой мысли не стало. Она была дома, когда вошла эта девчонка. Уловив перемены в лице мужа, усмехаясь внутри, подумала: «Соперница?». Нет, сердце на сей счёт оставалось спокойным. И вдруг следом вошли эти трое в штатском. А ещё через некоторое время она узнала, что её муж — нет, этого не может быть, только не это! — её муж, отец её будущего ребенка — и есть убийца, о котором последние месяцы только и говорит весь город. Она и сама не однажды беседовала с ним об этом, особенно после гибели соседской девочки Веры. Никогда, никогда в её жизни она не смогла бы в это поверить, если бы не лежала сейчас на столе куча оружия, если бы не тикали часы, снятые с одной из жертв. Она вдруг вспомнила: шапка, та шапка, которую он подарил ей весной, — она тоже с убитой? Нет, тогда была только весна, а убийства начались летом. Но, значит, и её мужчина, как тот, первый? Господи, за что же ей такое наказание? Она-то ни в чём не повинна ни перед богом, ни перед людьми, ни перед будущим ребёнком. Ребёнок, сынок, дочка… Дитя убийцы. Нет, не будет этого. Никогда.
…А он рассказывал, рассказывал. Про всё. Про всех. Подробно. Потом длился обыск, в дом втиснулась тишина, которую нарушали редкие реплики. Он, убийца, сидел на табуретке и думал. О чём? Может быть, он вспоминал, как это случилось с ним впервые? Та была совсем ещё ребёнок, упрашивала, умоляла: «Ну не надо, ну, пожалуйста, ну миленький…». Девушка не кричала, не плакала, не угрожала. Она просто не знала, как при этом нужно себя вести. Он догнал её в аллее — она почему-то шла одна, хотя было уже поздно, — схватил за волосы и затащил в кусты. Он не бил её и убивать не собирался. Ему нравилась её покорность, ощущение власти и вседозволенности. Девчонка убежала: неподалёку послышались голоса, он ослабил руки, и жертва выскользнула. В тот вечер подобной возможности более не представилось, потому что навстречу попадались только пары, но с тех пор он стал выслеживать одиноко идущих по ночному городу женщин. Бывало, что какие-то из них сопротивлялись, а некоторые соглашались сами, но никто из жертв не обратился в милицию. Даже та девчонка, самая первая: он видел её потом в городе, но она его, правда, не узнала. То ли боялись, то ли стыдились, то ли просто не хотели лишних неприятностей.
Воспоминания о Наташе, первой его любви и первой измене, со временем стирались, заменялись другими впечатлениями, жизненными заботами. Появилась Ирина. Но воспоминания о той, первой, наведывались всё чаще, особенно по ночам. Он понял, что можно говорить ласковые слова не только от любви, но и от ненависти: ведь та девчонка, называя его миленьким, наверняка ненавидела его самой лютой ненавистью. А если так, то существует ли она, любовь, вообще, и что стоят те самые человеческие чувства, которые принято называть светлыми? А, может, всё это — ложь и обман? Вот там, на кровати, сидит его мать. Разве есть у человека что-то более святое? Но он не чувствовал этой святости в душе, во всяком случае, сейчас. Разве что лишь тогда, когда был совсем маленьким. Отец, который учил относиться к женщине, как к вещи, это он тогда… первый… про его Наташу… Сейчас он сидит, сгорбившись, и иногда проводит ладонью по плечу матери. Ложь, всё ложь… Жена… о ней не хотелось думать совсем. Вздрогнул: как отреагирует сестра? Чувства к сестре, оставшиеся с детства, сдавили сердце. А, впрочем, переживёт: у неё теперь — своя семья, в муже Галина души не чает и никого вокруг не видит.
На запястьях щёлкнули наручники. Мать зарыдала в голос. Он оглянулся. В последний раз, наверное. Пошли. Мимо кладовки, его тайника: здесь лежала ночная одежда, плащ-палатка, молоток, отсюда лестница вела на чердак. Интересно, а если бы взяли его не так, не врасплох, смог бы он хотя бы гранату бросить? Жалко всё-таки — дом бы разнесло, черёмуху под окном разворотило. А вдруг дома оказалась бы дочка, точнее, падчерица — беззащитное, преданное и нежное существо, которое он любил, кажется, по-настоящему. Впрочем, сейчас она ничего не поймёт, а потом… Что будет с ней потом, его не очень-то волновало. Вот что будет с ним? А… будь что будет. Безразлично. Во всяком случае, корчить из себя сумасшедшего он не собирается. И врать — тоже. Что толку? Всё равно уже признался в содеянном. Назад пути нет.
Слава богу, что ночью арестовали — хоть толпы свидетелей нет. А, нет, вон там стоит кто-то, наблюдает, как выводить будут. Звон стекла, видимо, камень в окно бросили. И нет никого. Убежали. Улица пустынна. Лишь тень перемежается со светом да колышется фонарь на противоположном доме. Интересно, как обнаружили Лену? Ту, последнюю. Он будто чувствовал, что возьмут сегодня, и носа на улицу не показывал. Думал ещё погулять, но быстро эти оперативники сработали. Хотя могли бы и раньше. Он, собственно, не медлил да и не прятался особо, хотя и на вид себя не выставлял.
Провезли мимо дома Веры. Свет погашен. Интересно, знают уже её родные или нет? Наверняка знают: слухи всегда идут чуть впереди событий. Вспомнил, как он входил в этот дом в последний раз. Во второй. В первый раз было, когда вызывал Веру. А тогда, на похоронах, никто не обратил на него внимания. Да и с какой стати? Мало ли кто заходил… А ведь был один свидетель, который видел, как они разговаривали с Верой там, в парке. Но не выдал. Интересно, почему? Видимо, не подумал, что это дело рук его, убийцы. Парня, кажется, Олегом зовут или Костей. Точно, Костя. Ирина рассказывала, что когда-то давно они жили по соседству и между ними даже были какие-то душевные отношения. Он тогда испугался, что его возьмут тут же, но свидетель свидетелем быть не захотел. А сам он — попади в аналогичную ситуацию — пошёл бы в милицию? Да ни за что! Не наше дело, а там — хоть трава не расти. Неужели Ирина не замечала ничего? Не догадывалась?
Что его ждёт дальше, в подробностях он не думал. Как оно ТАМ, знал понаслышке, догадывался о том, как к подобным ему относятся в преступном мире, узнавал, интересовался: мало ли что, от сумы да от тюрьмы, как говорится… Но страха перед всем этим не было: страх, давящий, не дающий жить, дышать, спать и есть, отступил, расплавился, расплавляя при этом желание жить, просто существовать, ощущать себя частицей этого бесконечного мира. Он остался один, сам по себе. Его, собственно, не было, весь мозг заполнила гнетущая тоска: его, волка, убегающего от погони, поймали и заключили в безвоздушное пространство, где не хотелось и не ощущалось ничего.
Первую ночь в камере он спал, как убитый.
ebooksa