Выпили молча. Без речей. Как если бы кого-то помянули. Так же сосредоточенно взялись за еду, думая каждый о своем.
– Считаешь, потянет? – нарушил молчание Коромысло.
– Потянет, парень он с головой, сразу приметил.
– Разберемся.
Еще через полчаса подошел Потап.
– Звал? – спросил он, глянув на захмелевшего хозяина, стоявшего на пороге.
– Проходи, не дрейфь, – распахнул дверь пошире Елисеич.
Феоктистов прошел в коридор – неуютный, холодный, каким бывает разве что казенное помещение. В квартире почти пусто. Из украшений лишь одна картина, написанная тусклыми красками, с которой на него смотрел худой старик с цепким взглядом. Вот сейчас разомкнет крепко стиснутые губы и обругает по матушке гостя. Потап невольно застыл под строгим взглядом. Даже ему, человеку, не искушенному в искусстве, было понятно, что лицезреет он исключительную вещь, по воле случая оказавшуюся в запущенной квартире с потертыми обоями и разодранным линолеумом. Может, оттого во взгляде старика сквозила какая-то скрытая обида.
– Чего остолбенел? – недовольно спросил Елисеич.
– Кто это? – показал Потап на картину.
– Рембрандт. Слыхал о таком?
– Доводилось.
В просторной гостиной, щедро залитой светом через большие окна, было такое же запустение. Из роскоши лишь старенький продавленный диван с протертой материей, на котором, откинувшись на мягкую спинку, сидел немолодой высокий человек с пожелтевшим лицом и пронзительными колючими глазами, очень напоминающий старика с портрета.
– Это тот самый? – с интересом спросил он, посмотрев на вошедшего Потапа.
– Тот… Вот что, малец, – хмуро посмотрел Елисеич на Потапа, – знаешь, чем я занимаюсь?
– Наслышан, – сдержанно ответил Потап.
И перевел взгляд на картину, висевшую у входа, на которой была изображена молодая красивая женщина в старинных нарядах. Давно уже не было в живых художника, нарисовавшего портрет, в прах обратилась сама натурщица, нетленной оставалась лишь ее красота, которой можно наслаждаться даже через сотни лет. Дело не только в грамотном подборе красок и в редком таланте художника, просто ее лицо не походило ни на одно из виденных ранее, оно обладало какой-то магией притяжения. Чувство, возникавшее при взгляде на эту картину, можно сравнить разве что с трансом. Вне всякого сомнения, это был настоящий шедевр. Любой музей посчитал бы за честь владеть им. Оставалось только гадать, по каким тропам шла картина, чтобы оказаться в неприбранной и пустой комнате в обществе двух подвыпивших мужичков, весьма далеких от художников эпохи Возрождения.
– Нравится? – кивнул на картину Елисеич.
Феоктистов невольно сглотнул, взирая на нее с ошалелым восторгом. Помани его запечатленная девушка, он бросился бы к ней навстречу через столетия, чтобы прижать к своей тоскующей груди.
– Очень, – признался он.