Статист

Людмила придвинула стул к дивану, села на него и, наклонившись близко к лицу мужчины, с болью в голосе заговорила:

— Ещё совсем недавно ты снова назвал меня своею женой. Вчера ты мне искренне обрадовался. Я это видела. Я чувствовала это. Ты не притворялся! Ты был прежним Ромкой, которого я знала ещё курсантом, — искренним, пылким и страстным. Этим ты покорил меня тогда и этим взял меня вчера. Но вдруг тебя словно подменили, когда речь зашла о Давиде. Ты понимаешь, что его нет? Нет его! Он умер! Он больше не будет стоять между нами.

— В том-то и дело, что будет! — с надрывом воскликнул Роман, вскакивая с постели. — Пока будет сохраняться хоть что-то, что тебя связывает с ним — дом, наследство, предприятия, вещи, друзья, — он будет стоять между нами. Ты прожила с Гриневским почти три года, но знаешь его гораздо хуже меня. Потому что он никогда не раскрывался перед тобой. А передо мной раскрылся за несколько минут до смерти. Только он был уверен, что с простреленной головой буду я, а не он. Вот и разоткровенничался.

— С чего ты взял, что он был уверен в этом? — Людмила с ужасом смотрела на бывшего супруга, мечущегося по комнате. Таким возбуждённым она его никогда не видела.

— Я тебе говорил, что прослушивал его. Вчера говорил. Вспоминай!

— Да, говорил, я помню.

— Так вот я своими ушами слышал, как он меня заказывал. — Тут Роман остановился, усмехнулся и уже более спокойно продолжил: — Но он выбрал не того киллера. Ха-ха-ха! Киллер оказался моим другом! Мы служили вместе. Твой Давид наивно полагал, что всё решают деньги. Оказалось — не всё. Так получилось, что наши с другом интересы совпали. Не буду вдаваться в подробности — ни к чему, — но моему бывшему напарнику Гриневский тоже стал сильно мешать.

— И ты знал?..

— Да, знал! — оборвал вопрос Криницын. — Знал. Даже по глупости пытался до последнего спасти Гриневского. Отговаривал его, правда, намёками, от задуманного им злодейства. Но он не хотел меня понять. Даже когда в Давида вошла первая пуля, я ещё хотел спасти его. Наверное, в этом случае во мне говорили не человеческие качества, а навыки профессионала, но тем не менее… — Роман задумался, прокручивая в памяти события того дня. Потом, мотнув головой, как бы стряхивая груз тяжёлых воспоминаний, сказал: — Ладно, не хочу больше об этом. Отмечу только, что о смерти Гриневского нисколько не сожалею, но мне бы было легче, если бы он остался жив.

— Странно, — искренне удивилась Людмила. — Ты не противоречишь себе?

— Нет. Мёртвый, каким бы негодяем он ни был, непроизвольно вызывает жалость. Даже у меня. Что уж говорить о тебе? Ты всегда будешь его жалеть.

— Но это же естественно.

— Естественно, — грустно согласился Роман. — Ненавидеть мёртвого — неестественно. Если бы он остался жив, то ты бы со временем поняла, что это за человек, и тогда бы у тебя и мысли не возникло связать себя с ним какими-либо обязательствами. С живым бы Гриневским я как-нибудь справился, а так он всегда будет стоять между нами. Уверен, что он всё просчитал. Не знаю, как тебе это объяснить, но я чувствую, что он предусмотрел все варианты развития событий. Давид был умным — этого не отнять. Он понимал, что смертен так же, как и все остальные люди. Даже более смертен, чем остальные, поскольку многим сильным мира сего перешёл дорогу. Он и сам этого не скрывал в послании тебе.

— И что из этого следует? — Людмила поймала Романа за руку и попросила: — Сядь, пожалуйста.

Мужчина послушался и присел на край дивана.

— А следует то, что Гриневский не собирался, даже будучи мертвым, тебя отпускать. Для того и привязал наследством к своей империи. Возможно, я неправ — и он действительно любил тебя, и ревновал втайне, хотя и демонстрировал обратное. А возможно, в нём говорил собственник — ты для него слишком дорогая вещь. Но скорее и то и другое.

— Ты говоришь чушь! Давид, насколько я знаю, не собирался умирать. У него было много планов на жизнь.

— Да, он мне тоже об этом сообщил за пару минут до гибели. Но в глазах его уверенности я не прочитал. Думал, что показалось, а теперь знаю — нет. Вся его уверенность, решительность, убеждённость в своей правоте больше рассчитаны были на окружающих, а в душе он не был таким уверенным. Это я понял, когда смотрел видеозапись. Тем не менее, это не делает его человеком. Знаешь, я искренне восхищался его добрыми, поистине человеческими поступками, когда, например, он вытащил с того света своего водителя, пострадавшего при покушении на него, а также семьям погибших сотрудников оказал существенную помощь. Давид ремонтировал школы, дороги, вложил немалые деньги в местный театр. Но делал он это исключительно для своего имиджа. Здесь почти все считают его чуть ли не святым. Разумеется, за исключением конкурентов. Впрочем, о конкурентах Гриневский тоже позаботился. Большую часть он просто уничтожил, а остальных либо поглотил вместе с бизнесом, либо вынудил покинуть насиженные места. Та мелочь, что осталась, опасений у него не вызывала. Он даже содействовал ей, проведя реконструкцию Центрального рынка. И торгашам удобно, и ему выгодно — рынок-то под ним остался. А как он прибрал к рукам самые лучшие предприятия города! Например, мебельную фабрику Гриневский приобрёл, не заплатив ни копейки бывшему хозяину. После сделки тот бесследно исчез.

— Откуда ты всё это знаешь? — в голосе Людмилы прозвучали нотки досады и удивления. — Когда Давид создавал свой бизнес, тебя здесь и близко не было. Ты то учился, то служил.

— Не забывай, дорогая, что я был личным телохранителем Гриневского и много чего видел и слышал. Не скрою, я, как и многие другие, некоторое время пребывал под его обаянием, поэтому не сразу стал делать правильный анализ его поступкам. Да и права ты: меня здесь не было, когда на крови строился бизнес Гриневского. В душе я даже оправдывал Давида — в девяностые не было святых, каждый выживал как мог. Не Гриневский, так кто-нибудь из конкурентов подмял бы под себя полумиллионный город. Этот хоть что-то полезное сделал для людей, а другой неизвестно ещё, как вёл бы себя на его месте. Я не склонен демонизировать своего бывшего босса, но и закрывать глаза на то, что о нём знаю, не могу. Поэтому я хочу, чтобы ты не наследовала его дело, а ушла от Гриневского ко мне раз и навсегда.