По очередной кляузе Платов отписывался до позднего вечера. Голова гудела, как пустой чугунок, а пальцы всё тянулись включить в текст рапорта пару нецензурных слов.
Позвонил Шведов и предложил:
— Кончай работать. Давай по пивку.
— Умеешь ты уговаривать…
Когда он добрался до пивного немецкого ресторанчика «Пивнушка» на Ленинском проспекте, Шведов уже ждал за столом. Одна кружка опустошённая, к другой он уныло прикладывался.
— Чего горюешь? — Платов присел за столик. — Тоже по заявлениям Левицкой отписываешься?
— Отписываюсь.
— Я сегодня по трём бумагам от неё отписался.
— То ли ещё будет. Она с цепи сорвалась. Жаждет крови. Хочет сатисфакции. Она считает, что купила прокурорских и теперь вот может творить что хочет. Но нам это выгодно. Она ставит в дурацкое положение тех, кто с неё слупил бабки. Те рассчитывали втихаря засосать цифру, сидеть ровно, не отсвечивая, с удочкой на Мальдивах. А эта тварь им все карты путает.
— Она классическая психопатка. — Платов отхлебнул пива. — Я ещё ни одну женщину не видел, которая пыталась бы стрелять по спецназу… Если только шахидки.
— Шахидка. — Шведов улыбнулся. — Ирина Левицкая — шахидка. Звучит. А религия какая?
— Золотой телец.
— М-да. Валер, ты сдаваться, надеюсь, не собираешься?
— Нет.
— Тогда ещё побьёмся. Мы же опера. Профессиональные игроки. И обыграем любого. И наш следующий ход?
— Главный довод наших оппонентов — завис умысел. Вот и будем его доказывать. А для этого надо разваливать художника. Гурского этого.
— Вот это по-нашему! — Шведов стукнул о стол кружкой. — Завтра с утречка и начнём. Покажем, что такое старый добрый милицейский беспредел.
К адресу Шведов с Платовым подкатили ранним утречком. Старинный московский дворик. Полуразвалившееся двухэтажное здание. Подвал с вросшими в асфальт окнами. Эти окна принадлежали мастерской Гурского.
— Тихо. Спокойно, — произнёс Платов. — Лепота.
— Пошли, приглядимся.