— Правильно!
— Мы отпечатаем наш протест в газете. Нас поддержат другие товарищи.
— Верно, Игнат.
Наскоро собравшаяся группа рабочих решает устроить общезаводский митинг.
И вот через час огромное здание одного из цехов наполняется тысячной толпой рабочих. Они оживленно разговаривают между собой, спорят о политике, но мысль у всех одна:
«Нужно выручить Штерна».
Но как?
2. Излишняя сантиментальность
В заплеванной, накуренной комнате японской гауптвахты — красноармейцы, содержащиеся под стражей. Это — все пленники «4–5 апреля», предательского выступления японцев во Владивостоке.
Среди них оказались и Штерн и старший брат Валентина Сибирского — Орест. С ними также и Буцков. Все они — члены Военного Совета. Захвачены были японцами в штабе в ту же ночь на 5 апреля во время штурма. Но при аресте они не были узнаны и таким образом попали в общую камеру.
Часть красноармейцев их прекрасно знает, но… ни одним намеком не подают ни малейшего подозрения страже.
На гауптвахте свободно и непринужденно, и особых строгостей нет. Ежедневно приводят новых постояльцев и уводят тех, личности коих выяснены. Японцы выпускают рядовых красноармейцев, но пока задерживают красный командный состав.
— Так вот, товарищ, — говорит один из солдат Штерну, нарочно не произнося его имени. — Сегодня шестерых наших выпускают. Если вы и ваши товарищи одели бы наши шинели, то вместе с нашими тремя вы бы проскочили.
— Нет, товарищ! — твердо отвечает Штерн. — Я не хочу, чтобы из-за нас вас расстреляли или причинили какие-либо репрессии.
— Что вы, товарищ, тут не так строго. Они больше по счету. Трое наших здесь останутся — счет верный. И, конечно, никто ни гу-гу.
— Нет, товарищ, я не могу принять такую жертву.
— А жаль, — искренно удивленный, произносит красноармеец. — Ведь еще неизвестно, что с вами…
— Нет, нет! — резко отчеканивает Штерн и отходит в сторону. Красноармеец, пожимая плечами, направляется к своим.
На свидание к содержащимся на гауптвахте являются обе Ольги. Они также не называют Штерна и Ореста ни по имени ни по фамилии, и разговор с ними самый пустяковый — часовым даже неинтересно слушать.
В момент, когда часовые отошли в сторону, большая Ольга говорит Штерну: