Когда гипсовые часики прозвенели десять раз, они расставались, и Нотте провожал друга до двери, высоко подняв древний ночник из синего стекла. Затем он забирался в постель в спальне третьего этажа, которая некогда принадлежала его родителям.
Он быстро миновал площадку второго этажа, пройдя мимо запертых комнат капитана Судана. В них вели узкие и высокие двери, столь черные, что выделялись даже на стенах, потемневших от грязи и ночного мрака. Он никогда не рассматривал их, и никогда ему в голову не приходила мысль открыть их и пропустить свет синего ночника в комнаты, охраняемые этими дверьми.
Он входил в комнаты только по воскресеньям.
Однако в апартаментах капитана Судана не было ничего таинственного.
Безликая спальня с кроватью под балдахином, цилиндрический ночной столик, два шкафа из орехового дерева и круглый стол, лак которого был прожжен трубкой и сигарами. На нем также остались круглые пятна от стаканов и бутылок. Но капитан, похоже, восполнял недостаток обыденности спальни уютом и убранством гостиной.
Огромный роскошный буфет закрывал одну стену. Обстановку дополняли два вольтеровских кресла, обитые утрехтским бархатом, массивные стулья с мягкими сиденьями из кордовской кожи, окаймленные медными позолоченными шляпками гвоздей, камин с тяжелым таганом, резной стол, две тумбочки, высокое, чуть позеленевшее зеркало над камином, а также библиотечные полки, забитые книгами до самого потолка. Гостиная была так заставлена, что передвигаться здесь было затруднительно.
Для господина Теодюля Нотте, который покидал дом только ради коротких визитов к поставщикам, гостиная капитана Судана была местом молчаливых, незабываемых воскресных праздников.
Он оканчивал обедать, когда часы отбивали два удара, наряжался в прекрасный китель со стоячим воротничком, влезал в расшитые домашние тапочки, возлагал на лысеющую голову черную шелковую шапочку и открывал дверь гостиной. Застоявшийся воздух был насыщен запахом кожи и пыли, но Теодюль Нотте ощущал в нем далекие, таинственные и чудесные ароматы.
О капитане Судане он смутно вспоминал, как об огромном старике, одетом в красноватую хламиду, который курил тонкие черные сигары. А вот лица отца с роскошной черной бородой, худой и молчаливой матери и красивых и белолицых сестер Беер казались ему исчезнувшими лишь накануне.
Смерть быстро унесла их одного за другим тридцать лет назад. Он помнил, что за какие-то пять лет угасли эти четыре человека, которые так плотно заселяли его жизнь.
Все собирались на трапезу в маленькой столовой на первом этаже и наслаждались едой. Но по воскресеньям, когда старухи Хэма, с головами, покрытыми большими капюшонами из черного шелка, тянулись на вечерню в церковь Сен-Жак, стол накрывался в гостиной второго этажа.
Господин Теодюль Нотте вспоминал…
Дрожащей рукой папа Нотте извлекал из полок одну или две книги, несмотря на чуть осуждающий взгляд супруги.
— Послушай, Жан-Батист… из книг ничего хорошего не почерпнешь!
Бородач неуверенно протестовал:
— Стефани, я не думаю, что причиняю зло…
— Причиняешь… Для чтения хватает книги молитв и часослова. Кроме того, ты показываешь дурной пример ребенку…
Жан-Батист с несчастным видом покорялся.
— Мадемуазель Софи нам что-нибудь споет.
Софи Беер откладывала в сторону цветное шитье, которое носила в громадной сумке из гранатового плюша, и подходила к буфету. Этот жест был предметом постоянного восхищения юного Теодюля. В нижней части буфета скрывался короткий и низкий клавесин, который выдвигался в комнату с помощью бокового рычага. Им же музыкальный инструмент вновь убирали в громадный шкаф. Клавиши инструмента желтые, как тыква на срезе, издавали при прикосновении высокие дребезжащие звуки.
ebooksa