Но физическая боль произвела нужный Мабель эффект; она на секунду подавила моральную боль этой девушки, которая стояла перед своим отцом и говорила себе, что ей ни в коем случае нельзя себя обнаружить.
Невероятным усилием воли Миртиль заставила себя распрямиться.
– Что ты делала во Дворе чудес? – продолжал расспрашивать Ангерран де Мариньи умоляющим голосом. – Послушай! Мне не нужны ни твои секреты, ни тайны королевы, я не спрашиваю у тебя, что за письмо Маргарита Бургундская просила тебя отнести Буридану. Но если ты сжалишься надо мной чуть больше, чем в тот вечер, когда я тщетно умолял тебя в Лувре, ты скажешь, видела ли ты мою дочь, – только и всего… Ох! Ты не знаешь, не можешь знать, что творится на сердце у отца, когда…
В этот момент с губ Миртиль сорвался отчаянный стон. Она дернулась в руках Мабель, и капюшон упал на плечи.
– Черт побери! – вскричал Мариньи. – Да это же Миртиль!
В тот же миг перед толпой изумленных лучников, с криком, в котором была как неистовая радость, так и неприкрытый вызов, он схватил девушку своими могучими руками, оторвал от земли и, изнемогающую, потащил в дом.
– Проклятие! – воскликнула Мабель, устремляясь вслед за Мариньи.
Тот уже уложил Миртиль на большое канапе, посреди горы подушек, и, повернувшись на шум, который произвела Мабель, входя, пронзил камеристку королевы испепеляющим взглядом. Мариньи двинулся прямо на нее – ужасный, почти величественный. В эту минуту его физиономия выражала двойное чувство – бесконечной отцовской радости и боли.
– Так вот, – прорычал он свирепо, – что ты искала во Дворе чудес! Вот что должна была доставить Маргарите Бургундской! Я знал, что ты жестока, так как ты не сжалилась надо мной в тот вечер, когда одно твое слово могло помочь мне спасти дочь! Я угадал твои хитрые замыслы, так как десятки раз замечал в твоих глазах и на твоих устах заставлявшие меня содрогнуться радость и улыбку! Я знал как то, что Маргарита – демон на этой земле, так и то, что ты беззаветно предана этому демону. Мне были известны все ваши гнусные тайны, так как я расспрашивал камни Нельской башни, и эти камни мне отвечали дьявольским смехом оргий или ужасной мольбой тех, чьи смерти им довелось увидеть, но до всего этого мне не было никакого дела. Но вот до чего мне есть дело, так это до моей дочери. Сейчас она у меня – у меня и останется. Ступай скажи своей хозяйке, что она может попытаться забрать наше дитя у Ангеррана де Мариньи! Ступай, демон! Убирайся! Избавь меня от своего присутствия, или, клянусь Всевышним, я раздавлю тебя этим кулаком, который никогда не бил женщину!..
Ангерран де Мариньи вскинул огромный кулак, который дрожал, уже готовый упасть на голову Мабель.
– Оглянись, Мариньи, – сказала Мабель.
Мариньи инстинктивно обернулся и увидел Миртиль, которая, сложив руки в умоляющем жесте, приближалась к нему нетвердой походкой.
– Ангерран де Мариньи, – продолжала Мабель, – спроси у своей дочери, чего она хочет: остаться с отцом или же последовать за проклятой Мабель.
Кулак медленно опустился, и Мариньи растерянно пробормотал:
– Что это значит?.. Так она тебя не принуждала? Ты пошла за ней по собственной воле?.. Говори!.. Понимаю, – добавил он, хлопнув себя по лбу, – Маргарита Бургундская – твоя мать, и, бедное дитя, ты хочешь воссоединиться с матерью!.. Ох! Доченька, дорогая, ты не знаешь и, надеюсь, не узнаешь, какую участь уготовила тебе твоя мать!.. Когда, счастливая и доверчивая, ты ожидала моих возвращений в Ла-Куртий-о-Роз, когда я был для тебя лишь мэтром Клодом Леско, торговцем, когда я усаживал тебя к себе на колени и ты расспрашивала меня о моих долгих странствиях, зачастую твои невинные вопросы вынуждали меня бледнеть. И когда ты спрашивала, почему я так бледен, почему не решаюсь тебе ответить, сердце мое разрывалось от боли. Страх и ужас окутывали мою душу при мысли о том, что когда-нибудь тебе удастся вырвать из меня ту опасную тайну, с которой я жил все эти годы, и узнать, что Клод Леско – это Ангерран де Мариньи, а твою мать, доченька, зовут Маргарита Бургундская!.. Эту тайну, эту двойную тайну, которую я хотел унести с собой в могилу, тебе открыла сама судьба. Что ж, я вынужден буду пойти до конца! Всю правду о той, которая произвела тебя на свет, я поведать тебе не могу, но скажу вот что: когда ты находилась в одной из камер Тампля, к тебе приходила женщина. То была Маргарита Бургундская. Маргарита знала, что ты – ее дочь, клянусь тебе в этом Богом, который нас слышит и судит; да, Маргарита знала, что колдунья Миртиль – ее дочь, Маргарита могла спасти ее всего одним лишь своим словом, но Маргарита собственноручно заперла железную дверь, за которой страдала ты, ее дочь!.. А теперь, Миртиль, дорогая доченька, забудь на секунду о том, что с тобой говорит первый министр. Помни лишь, что я для тебя по-прежнему Клод Леско, которого ты так любила. Вспомни, как ты обвивала мою шею руками и с нежностью мне шептала: «Батюшка, когда же настанет день, что вы всегда будете рядом со своей дочерью?..» А теперь, Миртиль, скажи мне: ты хочешь пойти к Маргарите Бургундской или хоть немного сжалишься над моим истерзанным сердцем?.. Ну так как, Миртиль: останешься с отцом или последуешь за Мабель, ненавистной исполнительницей приказов твоей матери?.. Отвечай!..
Миртиль упала на колени, схватила Мабель за руку и произнесла всего четыре слова:
– Батюшка, это – мать Буридана…
Ангерран де Мариньи пошатнулся. Он поднес руку к лицу, из горла его вырвалось рыдание, закончившееся раскатом ужасного смеха.
– Буридан! – прорычал он. – Я уж и забыл о нем в этой безумной радости. Да, безумной, так как я забыл, что когда в девичьей голове поселяется сумасбродство гнусной любви, в душе у нее не остается больше места ни для дочерней жалости, ни для человеческого уважения. Какое ей теперь дело до свидетельств отцовской заботы, тех лет, что я провел в хлопотах и переживаниях, бессонных ночах и глубоких расчетах ради того, чтобы дочь моя была счастлива! Стоит какому-то щёголю лишь щелкнуть пальцами – к черту пожилого отца! Значит, ты любишь?! И среди стольких достойных дворян, между которыми колебалось мое сердце, ты выбрала – кого?.. Разбойника! Человека, который своими оскорблениями и презрением унизил твоего отца на глазах у всего Парижа!..
– Батюшка! – простонала Миртиль, тогда как Мабель, неподвижная и прямая, словно статуя античного рока, присутствовала при этой сцене, от которой зависела участь ее сына.