— Джарвис и другой конец улицы… Так надо. Мы уйдем из этого порта Индийского океана, оставив свои фунты стерлингов в забегаловках, где подают виски, и в курильнях, где…
В Марселе, на улицах, названных женскими именами, с многочисленными скверами, в которых девушки в слишком коротких платьях забирают у вас последнюю банкноту, эти парни появлялись из темноты, словно лейтмотив неизвестного мне отчаяния.
Однажды я задал кому-то из них вопрос, ответом на который был испуганный взгляд, — и больше я никогда ни о чем их не спрашивал.
Эти слова летают над морем, словно зловещие птицы. Их можно услышать в любом порту, на любом полубаке. Они должны означать нечто страшное, так как их всегда произносят шепотом и с опаской, и они так боятся случайного взгляда. Не закрывайте для этих слов, мои собратья по несчастью, свои сердца, как закрывают на винты иллюминаторы, когда в борт бьет тяжелая зеленая волна.
Отплыв из Парамарибо после долгих дней унылого каботажного плавания вдоль выгоревших берегов, отвратительных, словно истерзанная плоть, мы то и дело оставляли позади илистые эстуарии многочисленных бразильских рек, открывающих на море такие широкие пасти, словно они собираются проглотить его.
Мы ждали — не сводя глаз с суши, вычерченной черным на фоне неба цвета поддельного янтаря.
Мы находились на борту «Эндимиона», бросающего вызов воображению моряка грузового судна, наполовину парусника, наполовину парохода, построенного неизвестно в какие безумные времена скорее в Луна-парке, чем на судостроительной верфи.
Вы помните, как выглядел «Эндимион»? Он обычно оставался ржаветь несколько месяцев, а то и целый год в одной из внутренних голландских гаваней; потом он отплывал, повредив по пути пару шлюзов, и его обнаруживали в Суринаме, где он хоронил своих матросов, умерших от лихорадки или убитых.
По пути его играючи обгоняли великолепные немецкие грузовые суда, перевозившие селитру; он служил развлечением для наблюдавших за ним с помощью биноклей пассажиров больших пароходов. Но очень часто гнев Атлантики ломал, словно прутики, курьерские суда водоизмещением в 40 000 тонн; нередко Ллойд и Веритас обращались ко всей Земле с просьбой сообщить им новости о клиперах из Гамбурга, но «Эндимион» скромно пришвартовывался к какому-нибудь полуразрушенному причалу в Голландии. Недаром его с ноткой уважения прозвали «Судно, что всегда возвращается».
В этом рейсе среди команды было три беглеца из тюрем Французской Гвианы. Страдая от малярии и то и дело подозрительно оглядываясь, они носили на себе тяжелые пояса с золотом из россыпей Марони. Кроме того, в кочегарке трудились два «лесных» человека, отделявших пустую породу от кардиффского угля.
Холтема, капитан, курил отличный голландский табак, не выпуская изо рта баварскую трубку с небесно-голубым рисунком.
С палубы мы наблюдали островки гнили, выносимые в море этой несчастной рио и терпеливо ждали дальнейших событий.
Затем — не скажу, через сколько дней, но разве можно что-нибудь точно сказать о времени в этой проклятой пустыне жидкой меди? Так вот, из-за расплывчатого горизонта появился катер с керосиновым моторчиком и направился к нам.
На катере к нам подошли два индейца, порадовавших нас несколькими гуайявами и ананасами. Никто из них на «Эдимион» не поднялся, насколько я мог видеть, но капитан запер на ключ единственную пассажирскую каюту, предупредив нас, что он не любит лишней болтовни и повыбрасывает в море любопытных, буде такие найдутся на «Эндимионе».
Что тут могло вызвать любопытство? Каюта, такая же пустая, как мой карман? К тому же, вонючая, как гнездо для клопов… Можно любопытствовать, когда ты оказываешься в Суринаме, но всякое любопытство пропадает, если ты попал в Суринам на «Эндимионе».
Лесные люди продолжали копаться в кардиффском угле, бывшие каторжники продолжали опасаться всех прочих, матросы выполняли совершенно необходимые маневры с видом умирающих от усталости бедолаг, капитан по-прежнему дымил трубкой; и только я, случайный моряк, неприкаянный скиталец среди скитальцев, с некоторым интересом поглядывал на запертую каюту.
Вода была насыщена серым планктоном, главным обитателем Саргассова моря; я поливал этой водой коридор с деревянной обшивкой, разбухшей от сырости и жары, гнилые водоросли прилипли к двери в каюту. Я протер ее несколькими взмахами тряпки.
Холтема внимательно наблюдал за мной.
— А теперь проваливай, — сказал он мне.
Я искоса глянул на него.
ebooksa