Ермак Тимофеевич

Князю Болховскому и Ивану Глухову отведены были горницы нижнего этажа.

Каждый день шло праздничное столование, через край лились мед, наливки и вина фряжские. Умел Строганов принять гостей, умел и потчевать.

У стрельцов от пирогов животы распухли, каждый день были сыты и пьяны по горло. Не житье было им, а сплошная Масленица.

При такой жизни привольной, беззаботной время пролетало очень быстро. Не успели оглянуться, как снег уже стал сходить с полей, а на Чусовой льда и в помине не было.

Пришла весна. Надо было собираться в путь. Как ни гостеприимны были Строгановы, а тут торопить начали.

Ермак не приезжал.

Из этого Семен Иоаникиевич с племянниками заключили, что в Сибири не все ладно, может быть, нужна помощь. Не послушаться их советов тоже было опасно. Они были у царя в случае. Отпишут, не ровен час, самому Ивану Васильевичу, что-де твои царские слуги вместо помощи Ермаку в «сибирском царстве» на наших вкусных хлебах животы нагуливают, — беда будет неминучая — смертью казнит грозный царь.

Так думали про себя князь Болховский и Иван Глухов и, проклиная мысленно и Строгановых, и Ермака, и «новое царство», стали собираться в путь. Строгановы их не удерживали.

Челны и струги были готовы, люди посажены и после отслуженного отцом Петром напутственного молебствия гости распрощались с гостеприимными и радушными хозяевами, снабдившими их в изобилии всякими припасами — снедью и вином. Помощь Ермаку Тимофеевичу двинулась в путь.

Эта помощь была нужна в действительности.

Иван Кольцо благополучно прибыл в Сибирь с радостными вестями о царском прощении и об истинно царской награде.

Среди казаков-победителей пошло ликование — все получили награды деньгами и сукнами, чувствовали себя обновленными от тяготевших на них прежних вин и жаждали еще послужить царю-батюшке.

— Отныне наши головы неповинные, а царские, — говорили казаки.

Не так обрадовали Ермака его княжество, два царских панциря, шуба с царского плеча и кубок серебряный, как привезенная Иваном Кольцом весточка от Ксении Яковлевны Строгановой да пояс алый бархатный, шелками вышитый, работы ее ручек за непрестанными о нем думами. Как малое дитя, не мог налюбоваться он им, как малое дитя ему радовался.

Выслушал Ермак с интересом и удовольствием рассказ своего друга и есаула о пребывании его в Москве, но рассказ о беседе его с Ксенией Яковлевной заставлял повторять по несколько раз, слушал и не мог наслушаться. Так бы и полетел он сейчас к своей лапушке, но государево дело не позволяло ему.

Русская власть здесь, в Сибири, была еще внове, держалась большею частью обаянием его имени — как ни хотел умалить свое значение Ермак с присущей ему, как всякому русскому человеку, скромностью. Отъезд его теперь в Россию мог породить всякого рода осложнения. Живущие пока тихо и смирно князья могли отложиться, пристать снова к Кучуму, который все еще бродил по Сибирскому краю с ничтожными остатками своих полчищ. Бродил также и царевич Маметкул, хотя и раненый в битве, когда Ермак Тимофеевич пошел за ним в погоню, настиг и отомстил за гнусное убийство двадцати казаков-рыболовов.

Все это заставляло Ермака и его людей быть настороже, и до прихода московского воеводы со стрельцами об отъезде к Строгановым нечего было и думать.

— Много ждал — недолго ждать осталось, — утешал Иван Кольцо Ермака Тимофеевича.

— Нет хуже последних дней жданья, — со вздохом заметил Ермак.

— Благо есть чего дожидаться, мне вот нечего, — шутил есаул.