А что касается Шварца, то он хорошо помнил, что к женщинам тот действительно равнодушен. Зато обожает курчавых, под Бонапарта, корсиканских мальчишек. Продолжая, очевидно, давнюю традицию масонов. Так что с «крутостью нравов» у баварского сепаратиста все было в порядке.
– Это не суровость нравов, – возразил тем временем Шварц. – Я не терплю этого наглеца. Не терплю…
– Оч-чень убедительно, – поднялся Скорцени. – После посещения резиденции Муссолини…
– …где у вас, кстати, будет прекрасная возможность повидаться с господином Вольфом…
– …я отбываю в Берлин. Все сведения, какие только сумеете получить из источников, близких к Вольфу, будете немедленно передавать нашему связному, обученному обращаться с рацией не хуже, чем с корсиканками.
Шварц тоже поднялся и, впервые вскинув подбородок, по-великосветски помолчал.
– Через три дня Умбарта в Бонифачо не будет, – похлопал его по плечу Скорцени. – Как видите, «первый диверсант рейха» тоже иногда способен делать приятное своим надежным друзьям. Но только очень надежным, вы поняли меня, баварский сепаратист и фюрероненавистник Эрнст Шварц, проходивший в мюнхенской полиции по делу о растлении несовершеннолетних подростков?
– Если не вам, то кому еще я могу служить, штурмбаннфюрер? Правила игры мне известны.
80
Проводник вывел группу Курбатова на небольшую каменистую возвышенность и, махнув рукой в сторону заходящего солнца, простуженным голосом просипел:
– Там – Польша, – это были первые слова, которые крестьянин с изуродованной осколками левой рукой произнес после того, как два часа назад, по приказу одного из лесных командиров-оуновцев взялся провести их к польской границе. – Еще три часа быстрого хода – и вы у кордона.
– Где теперь линия фронта? – уточнил подполковник.
– Фронт сейчас повсюду, а кордон – вон он.
Проводник мрачно посмотрел вдаль, окинул диверсантов оценивающим взглядом, как бы задаваясь вопросом: а способны ли эти люди на трехчасовой переход, и, даже как следует не попрощавшись, тронулся в путь.
– Значит, к вечеру мы уже будем в Польше? – как бы между прочим уточнил Власевич, шедший в их цепочке замыкающим.
– Да. Только в Польше вас ненавидят еще больше, чем здесь, – ответил проводник, не оглядываясь. – Там все против вас, русских: и красные, и белые, и просто поляки… Не пройдете вы эту землю, сгинете.
Фон Тирбах выхватил пистолет, чтобы «поблагодарить» за напутствие, но фон Бергер придержал его за руку.
– В тылу – чем больше стреляешь, тем меньше живешь. Поверьте мне. Наш полк стоял неподалеку от этих мест. Это был гарнизон самоубийц. Его так и называли.
Проводник, очевидно, почувствовал, что кто-то схватился за оружие, оглянулся и насмешливо посмотрел на Курбатова и немцев.
– Там, в конце взгорья, над родничком, стоит пастушья колыба, – обратился он к Курбатову. – Советую передохнуть. Дальше идти по болотистому лесу. Так что лучше выйти на рассвете.