– В конкретном случае. Я уже смотрела.
– О чем это вы? – сунулся было Сева, но Григорий на него шикнул.
Вот же какая незадача! Значит, не поддается пацан гипнозу! Что ж с ним теперь делать-то?
Он так и спросил, а Ольга лишь пожала плечами.
– Теперь поздно, – сказала холодным, незнакомым каким-то голосом.
– Так ведь мальчишка еще. – Григорий все еще надеялся, что она придумает какое-нибудь правильное решение. Палочкой махнет волшебной, или там помелом… А она говорит, что все поздно…
– Он уже не мальчишка, Григорий. Дети сейчас быстро взрослеют. Тем более, после того, что он увидел.
Вела она себя как-то странно. Вроде бы, с ними разговаривала, а вроде бы прислушивалась к чему-то. Да кто их, ведьм, разберет?!
– Так что делать? – спросил Григорий со злостью.
– Расскажи ему.
– Про кого? Про Зосю ему рассказать?! – Злость накатывала жаркой волной, впивалась в щеки острыми когтями.
– Про Митю. – Сказала, как отрезала, Ольга. Замолчала надолго, а потом вдруг велела: – Уходите. Мне нужно побыть одной.
И так это было сказано, что ни Григорий, ни пацан не рискнули с ней спорить. Было что-то такое в ее голосе – и захочешь, а не ослушаешься. Словно бы силой их развернуло, словно бы силой поволокло к выходу из оранжереи. Или это просто порыв ветра?
На выходе Григорий не выдержал, обернулся. Тетя Оля сидела на каменной лавочке у заполненного остатками снега пруда. Не женщина, а мраморная статуя. Или гранитная. Она ж из гранита сделана, а не из плоти и крови! Она даже той лесной твари оказалась не по зубам!
…Скамейка была холодной, точно гранитное надгробие. Но Ольге нравился этот успокаивающий, гасящий жар тела, холод. И место нравилось. Вода в прудике журчит, роза благоухает, птицы поют. Все для нее. Все, как она любит. Как любила… Раньше любила, а сейчас не понять, чего хочется, что с ней такое, что не так.
Или она знает? Знает, но пытается забыть? Забыть и убежать. От прошлого. От будущего. От всего на свете.
Жарко. Как же чудовищно, невыносимо жарко! Горит в груди, полыхает белым пламенем огонь! Или не в груди, а в животе? Там, где растет, набирается сил, все соки из нее выпивает дитя. Нет, нельзя так! Даже думать о таком нельзя! Ребенок не виноват! В том, что с ней случилось, виновата только она сама.
Или она тоже не виновата?
Что это было? Магия?.. Гипноз?.. Морок?.. Что сначала подхватило ее, закружило, унесло в небо, а потом с насмешливой беспощадностью столкнуло вниз? Столкнуло, оставив после себя жар в животе и едва различимую ранку на шее. А еще это муторное чувство неизбежности и страха. А еще жажду…
Вода в прудике чистая и холодная. В воду эту она может смотреться, как в зеркало. Смотреться, видеть то, что другим не дано. Или все это последствия ее недуга? Странного, изматывающего тело и душу недуга! Или все проще и то, что с ней творится, это расплата? Расплата за слабоволие, за то дурманное чувство, которое она приняла за настоящую любовь?